Быть маленькими и быстрыми: какой бизнес переживёт новый виток кризиса

В интервью "ДП" он рассказал, почему даже MBA можно эффективно получать удалённо, как на экспорт услуг влияет "антибренд" России, в чём золотое правило госучастия на венчурном рынке, и что Петербургу делать со своим IT–кластером.

О будущем системы образования

Вы сторонник подхода lifelong learning. Спрос на это сейчас огромный — это видно по тому, как развивается рынок частных онлайн–курсов. Но наша государственная система образования как–то не очень стремится предоставлять такие возможности людям. Это только российская проблема, или во всём мире сейчас ищут путь, как государству правильно регулировать эту сферу?

— Отвечу вам вопросом на вопрос: почему вы, взрослый и образованный человек, считаете, что государство лучше знает, чему вас учить? Я с малых лет, как все мальчишки, следил за хоккеем. И уже тогда удивлялся, почему наших хоккеистов обязательно везут на базу и изолируют там. А вот канадским профессионалам говорят: в 7 часов игра, в 5 часов вы должны быть — и всё! То есть если мы предполагаем, что человек профессионален, мы вправе предположить, что он не будет пить перед игрой или нарушать тренировочный процесс. Я знаю одного игрока из НХЛ. Все едут в отпуск — а он нанимает себе тренера и занимается. Он сам понимает, что ему нужно.

В этом смысле неправильно считать, что только государство лучше знает, чему нам стоит учиться. За ним ведь тоже человек стоит. Что такое государство? Это какой–то чиновник, в лучшем случае министр, а скорее начальник отдела, который решает, а не послать ли всю эту категорию учиться. Но что нужно конкретному специалисту, он знать не может. Поэтому, на мой взгляд, очень хорошо, что государство вопросом lifelong learning не занимается. Потому что, если бы оно занималось этим, оно бы делало это плохо.

Давно уже не предполагается заставлять человека получать вторую–третью магистратуру и тратить на это годы с риском для карьеры и для семейной жизни. Сейчас на рынке есть всё — даже услуги, которые сориентируют, протестируют и скажут, в чём человек силён. Школа "Сколково" в 2020 году в 50 раз увеличила выручку по сравнению с 2019–м. Этот рынок переживает бум. Давно уже есть целые онлайн–платформы, которые позволяют развивать конкретные компетенции. Не давать широкое знание, которое тоже очень важно, а, например, научить бить по мячу с левой ноги, когда вы привыкли всегда бить с правой. Нужно, чтобы вы как профессионал, знающий себя и ищущий развития своей карьеры, выбрали осознанно, что вам нужно. Никто лучше вас этого не сделает, тем более государство.

Но ведь за государственными вузами стоит репутация, этим они и привлекательны, а частные курсы часто не очень хорошие?

— Да, много плохого онлайна, но много и хорошего онлайна. В конце концов, можете посмотреть и на глобальный рынок. Для этого, конечно, нужно владение иностранным языком, но сейчас без английского мы сразу попадаем во вторую лигу.

А в бизнес–школе "Сколково" есть экспорт образования за рубеж?

— У нас даже в KPI есть такой показатель — число иностранных студентов. С одной стороны, этот KPI ставят нам наши учредители, а с другой — его ставят международные органы, которые нас аккредитуют. Например, EQUIS — одна из самых престижных в мире аккредитаций Европейского фонда развития менеджмента. Если вы хотите считаться международной школой, вы обязаны иметь не только международных профессоров (это, оказывается, сделать даже легче), а международных студентов.

А как западные студенты относятся к российскому образованию?

— Динамика, к сожалению, не самая позитивная. Больше всего студентов было до 2014 года, потом ввели санкции. Надо понимать, что в мире не такое большое количество международных студентов. Это люди, которые сказали: "Нет, я не хочу своё национальное, я хочу самое лучшее мировое". Конечно, это "сливки", и весь мир за ними гоняется, чтобы получить их в свои образовательные центры, а потом оставить их в своей стране или своей компании, таким образом повышая качество человеческого капитала.

Нам надо к этому тоже стремиться. Но взрослые люди выбирают образование не только за качество, они смотрят на город, они смотрят на страну, на язык и культуру, они имеют в виду перспективы продолжения жизни в этой стране. И в этом смысле, конечно, Россия как бренд может давать отрицательную премию. Мы всей страной должны над этим думать: бренд России должен давать только плюсы, а не плюсы вперемежку с минусами. При том что многие признают качество образовательных институтов. Наши университеты располагаются в рейтингах, может быть, не в первой сотне, но во многих олимпиадах наши студенты побеждают, и это важная характеристика.

Теперь кажется, что любой студент, даже из небольшого посёлка в Мурманской области, может получить качественное образование. Каковы пределы демократизации такого обучения с помощью онлайна?

— Пределы стремительно исчезают. Сейчас уже есть полные программы MBA в хороших американских школах, когда вы вообще не появляетесь в классе. Более того, если говорить о возможности получения знаний, а не именно диплома, то это уже сейчас дают все популярные образовательные платформы: Yandex, Coursera, Udacity. Там десятки тысяч программ, они выдают сертификаты, и есть способы пройти тестирование.

В этом смысле качество очень сильно выросло. Ведь, вы говорите, в деревне в Мурманской области человек может послушать, если мы для него запишем курс. Но он же может уже сейчас бесплатно слушать лекции профессоров MIT, Стэнфорда — и для этого не нужно ехать ни в Мурманск, ни в Петербург, ни даже в Бостон. У человека должен быть только мотив, человек должен найти и понять, что для него лучше.

А вы бы наняли человека, у которого в резюме вместо магистратуры МГУ, условно, куча "курсеровских" или "MITовских" законченных курсов?

— Вы затронули важный вопрос: тестирование компетенций. Сейчас мы уже можем ориентироваться не только на диплом, у кадровых служб есть свои тесты, которые выявляют реальные знания. Многие американские корпорации публично заявляют, что берут людей и без дипломов. А некоторые даже усиливают этот тезис и говорят, что с дипломом не берут, так как это люди, которым "сушили мозги пять лет и сделали в результате корпоративных оловянных солдатиков, утративших возможность творчества".

Но люди, которые поступают на MBA, например, хотят оказаться в определённой среде. А как в онлайне это воспроизвести получается?

— Тяжело. Но сейчас из–за пандемии, в принципе, люди научились довольствоваться общением в онлайне. И, когда потом встречаются живьём, они в общем–то уже не чужие. Важно, что онлайн позволяет вам делать групповую работу. А когда люди ближе знакомятся? Не на лекции, а во время совместной работы, когда они вместе готовят один проект. Я не хочу сказать, что готов отказаться от живого общения, но работа в онлайне стремительно приближается к офлайну по эмоциональным переживаниям, по качеству усвоения материала и формированию отношений.

Про инновации в Петербурге

Губернатор Петербурга Александр Беглов не так давно анонсировал создание в городе трёх технологических долин. Это нормально, что мы пошли по пути разных площадок, а не какого–то единого центра?

— Это философский вопрос. Сторонники единой площадки могут сказать, что это концентрация, а противники — что это монополия. Проблема в отсутствии бенчмарка. Мы не знаем, хорошо это работает или нет, потому что второго такого примера нет. Но в Москве, кстати, работает не одно только "Сколково", там же ведь есть ещё и особая экономическая зона в Зеленограде. Нужно смотреть, есть ли у города такое количество резидентов — зачем три площадки, а не одна или две. Но сам факт создания таких территорий, которые предлагают более привилегированный налоговый и административный режим, а главное, становятся местом притяжения нестандартных людей и идей, — это всегда хорошо.

Вы верите, что вообще получится что–то сделать, — нам хватит нестандартно мыслящих людей одновременно и на Петербург, и на Москву? В США ведь только одна Кремниевая долина.

— Я бы сказал, что у федеральных властей не должно быть задачи свезти всех талантливых людей в Москву. И даже в Москву и Санкт–Петербург. И даже в Москву, Санкт–Петербург и Екатеринбург. Должно быть всё–таки больше центров притяжения.

Вы правы в том, что мировой Меккой является Кремниевая долина, она очень долго создавала свою репутацию. Но сейчас я сталкиваюсь со многими людьми, которые говорят: "Мы не поедем в Кремниевую долину, потому что там очень высокий уровень конкуренции". То есть там много горячих денег, вы можете их получить, но уровень работы и проекта, которые вы должны продемонстрировать, очень–очень высоки. Кроме того, даже если посмотреть на Америку, там сейчас появляются альтернативные центры: это и Бостон, и Нью–Йорк, и Флорида. Идёт диверсификация, отчасти связанная со специализацией, отчасти просто с географией. В России тоже это должно быть: Россия слишком большая, чтобы всё располагать в одном месте.

У нас, можно сказать, сложился свой IT–кластер. За 2017–2019 годы прирост ВРП в сфере ИКТ был выше, чем в промышленности. Но у промышленности свой комитет есть, а у IT нет. Как региональные власти должны работать с этой средой, чтобы поддерживать её процветание?

— Мы почти все выросли в Советском Союзе, и наш подход такой: есть проблема — нужно создать орган для её решения. Если стоит вопрос о развитии IT, появляется мысль создать министерство по IT, надо электробусы вводить — придумаем министерство по электробусам. Так можно до смешного дойти! В этом смысле Россия сделала большой шаг, когда огромное количество министерств упаковали в министерство промышленности.

Можно иметь два органа по IT, но не иметь IT, а можно ни одного органа не иметь, а сфера IT будет процветать. Это вопрос среды. Мы очень часто, пытаясь простимулировать какой–то процесс, проект или отрасль, считаем, что нужно создать преференциальный режим. Вообще общая практика такая: есть общий (не самый благоприятный) уровень регулирования, и вы смягчаете регулирование для отдельной сферы, с тем чтобы там у вас всё росло. Но есть и второй, более сложный и долгий вариант — это постепенная общая либерализация для экономики в целом, настолько, чтобы создавать условия, которые будут выгодны для всех индустрий.

Не обязательно сразу пытаться создать подобие рая. Городу стоит проанализировать, почему люди уезжают в "Сколково", можно ли создать что–то подобное в Петербурге. Если нельзя, то понять свои преимущества: что есть у вас, чего нет в "Сколково"? Многие айтишники работают дистанционно, они ищут в прямом смысле тёплое местечко, они хотят жить в тёплом климате. С другой стороны, им важно жить в культурных столицах — это вариант Петербурга.

Про экономический курс

Недавно был сделан большой доклад, в котором ВШЭ выявила структурную проблему — крайне узкую специализацию РФ в экспортируемых товарах, произведённых с использованием высоких технологий. По факту у нас две ключевые ниши: ядерная энергетика и вооружения.

— Я не специалист по российскому промышленному экспорту. Но известно, что уже порядка 10 лет назад российский экспорт сельского хозяйства обогнал экспорт вооружений. А сельское хозяйство тоже может быть высокотехнологичным. Мы сказали "а": мы наконец накормили себя, вышли на международные рынки и стали по некоторым позициям лидерами. Теперь надо говорить "б" — нужно оставлять в стране добавленную стоимость, экспортировать не просто зерно, а продукты переработки, применять высокие технологии.

Но дело тут не только в технологическом отставании. Мы в бизнес–школе "Сколково" ведём программы для экспортёров, и я сталкиваюсь с тем, что люди ментально, имея даже неплохую конкурентоспособную продукцию, не готовы продавать за рубеж, не видят этой возможности. Не надо забывать, что мы выросли в социалистической стране, где была монополия на экспорт. Или взять IT — у нас очень много решений. Но, опять же, вспоминаем про отрицательную премию, которую даёт бренд "Россия". Огромное число компаний, почти полностью состоящих из россиян, вынуждены работать в других юрисдикциях. То есть у нас есть потенциал в высокотехнологичных отраслях, но нам нужно менять ментальность и стимулировать инфраструктуру содействия экспорту.

Считается, что государству слишком опасно заниматься венчурным бизнесом в России, потому что госсектор не имеет права на те ошибки, на которые имеют право обычные бизнес–ангелы. Как можно с этим противоречием справиться?

— С 1996 по 2007 год я работал в министерстве экономики, и в 2003–2004 годах мы как раз активно создавали венчурную инфраструктуру, я был первым председателем совета директоров российской венчурной компании, которая тогда была создана. Мы запустили первый конкурс, когда отобрали частных партнёров, раздали первые деньги, первые 15 млрд рублей. И как–то раз я встречался с одной дамой из Всемирного банка или МВФ, я был такой возбуждённый, что мы дошли до всего этого. Но она меня совершенно ошарашила, когда сказала: "Молодой человек, если у вас как у представителя государства есть возможность не лезть в венчурные инвестиции, не лезьте в венчурные инвестиции, это не для государства, это высокорискованный частный бизнес".

Венчурное инвестирование действительно не характерно по природе для государства, потому что на этом рынке очень высока неопределённость. Но, опять же, мировой опыт показывает, что государства вынуждены идти в какие–то сферы, чтобы своим присутствием стимулировать их рост. И это не мы придумали, до нас ровно такую модель реализовали израильтяне и финны, создавшие свои фонды Yozma и Sitra. Мы приглашали лидеров этих фондов Эско Ахо и Игаля Эрлиха в наш наблюдательный совет.

Сейчас Израиль — это икона венчурного бизнеса, едва ли не Кремниевой долине нужно у него учиться. То есть сделать это силами государства реально, но мы должны приучить наши контрольные органы к тому, что речь идёт о высокорискованных проектах. При этом государство не должно давать деньги на отдельные бизнесы, у государства нет таких компетенций. Оно должно усреднять эти инвестиции через фонды фондов. Обязательным правилом должно быть доминирование частных денег. Должны быть люди, которые рискуют своими деньгами. И мы должны быть готовы к тому, что в том или ином случае часть денег может быть потеряна, но общий фон оказывается в плюсе.

А что сейчас очень часто получается? Этих частников нет, лихой государственный менеджер нараздавал денег, но он ничем лично не рискует, поэтому в силу природы человека ведёт себя иначе, чем тот, который рискует своими личными деньгами.

Сейчас все ждут нового витка кризиса, но будет ли это гиперинфляционный сценарий или ещё какой–то, никто не знает. Чему предпринимателям нужно учиться, чтобы подготовиться?

— Помните эту фразу: "Знал бы прикуп, жил бы в Сочи"? Мне кажется, природа мира в том, что никому из нас не дано предугадать будущее. Это создаёт эту неопределённость, а с другой стороны — интерес.

Что я вижу, о чём я читаю: технологии меняются настолько быстро, что создавать условную империю Ford или General Electric становится рискованно. То есть вложить огромное количество денег в технологию страшновато, потому что всё может поменяться очень резко. Если посмотреть на список Forbes 500, срок жизни гигантов сокращается: они как минимум выпадают из успешных в неуспешные, а иногда исчезают вовсе.

С другой стороны, платформы Google, Yandex, Amazon начинают доминировать не только над бизнесом, но и над государствами. Это те самые транснациональные корпорации, о которых писали ещё классики марксизма, только теперь они не нефть качают, а создают платформу, без которой, похоже, никто уже жить не может. Это новый вызов для человечества: с одной стороны, это очень удобно, а с другой — сосредотачивает невероятную власть. Фактически это уже public good, общественное благо, которое раньше контролировалось царём или народом, то есть неэкономической властью. Но сегодня они существуют именно как экономические субъекты!

То есть вы предлагаете готовиться к какому–то цивилизационному кризису, а инфляция — дело наживное?

— Конечно, это всё циклично. И, кстати, наличие кризиса — это подтверждение саморегулирования системы. Накапливаются проблемы, наступает кризис, дальше достигается эквилибриум, всё выравнивается.

Теория Йозефа Шумпетера чем интересна? Адам Смит говорил, что невидимая рука рынка всё регулирует. А Шумпетер, наоборот, говорит, что мы всё время живём в неравновесии, всё время балансируем. И это больше похоже на правду.

То есть нужно учиться быть подвижными?

— Да, не быть большими и тяжёлыми, а быть маленькими и быстрыми.