Хаос развития: доминирующие страны почувствовали натиск новых центров влияния

В головах многих политиков в качестве идеальной картины прошлого и будущего, которое они хотели бы проецировать, лежит схема, где есть доминирующие центры. А все остальные обязаны определиться, в каком лагере они находятся. Предполагают, что в этой конфигурации мир будет устойчив просто потому, что мировые державы между собой договорятся.

Это довольно простой мир. Он когда-то был. Но сейчас его нет. Эта модель двухцентровости сейчас переносится на конструкцию США — Китай. Но работает плохо, потому что она не описывает современный мир. Любая система, если развивается, усложняется. И в этом смысле возникает больше центров влияния, много независимых слоёв. Это и транснациональные компании, и переплетение культур, и смешение этнических и религиозных групп. Всепоглощающая роль государства и его способность полностью определять жизнь своих подданных остались в прошлом.

Да, многие считают, что это хаос, в котором невозможно жить. Однако этот хаос на самом деле и есть источник развития. В этом кипящем бульоне есть свои закономерности, но приходится принимать во внимание гораздо большее количество игроков. И эта тенденция будет только усиливаться. Даже США не в состоянии диктовать развитие мира. Он стал слишком многообразным и сложным, чтобы управляться из одного, четырёх или даже десяти центров. Да, будут оставаться более влиятельные игроки. Но даже сама возможность игрока быть влиятельным будет определяться искусством строить коалиции.

Фактор Байдена

Трамп был традиционным американским изоляционистом и старался максимально вывести Америку из любых вариантов вовлечённости в разных точках мира в разные политические альянсы. При Байдене происходит возврат вовлечённости Америки в международные процессы, к налаживанию нормальных отношений в рамках НАТО, в рамках Парижского соглашения по климату, из которого выходил Трамп. Снова возвращена в традиционный процесс иммиграция, которую Трамп всячески тормозил. Во всём этом виден базовый в последние десятилетия подход демократической партии — а именно большая роль Америки как глобального мирового лидера.

А вот где сохранилась преемственность — история с Афганистаном. Соглашения о выводе войск были достигнуты во времена президентства Трампа, и Байден лишь завершил эту процедуру. Если убрать традиционную радость по поводу характера выхода американцев из региона, а попытаться посмотреть стратегически, то хорошего здесь немного. Было понятно, что, как только уходит внешняя сила, сразу встаёт вопрос, кто теперь будет дежурным по Афганистану. А он рядом с нашими границами, с границами наших союзников — и очень далеко от Америки. Посмотрите на глобус.

В том, что в Афганистане сформируется весьма воинственный исламистский режим, — особенных сомнений нет. Как и в том, что это окажется серьёзной угрозой для стран-соседок с тяжёлым уровнем жизни и коррумпированной, сибаритствующей элитой. Поэтому исламистские движения имеют хорошие шансы в бывших республиках Средней Азии, а нам придётся весьма серьёзно следить, думать, помогать, содействовать и понимать причины того, почему подобные идеи и силы оказываются популярными в тех или иных обществах.

Поэтому я бы отнюдь не испытывал восторга от того, что оттуда ушли США. Потому что теперь это станет нашей проблемой. А российское общество не готово брать на себя такое бремя ответственности. И тем более проводить там какие-то операции. Афганистан у нас уже был. И повторять было бы странно.

Фактор двуполярного мира

Отношения по линии США — Китай сейчас играют ту же роль, какую раньше играли отношения США — СССР. До пандемии на многих международных конференциях можно было слышать слова представителей Китая, которые заявляли, что теперь есть два центра, которые определяют судьбы мира. При этом какие-то лёгкие возражения или амбиции со стороны Индии или России серьёзно не рассматривались. Китай по-прежнему считает себя великой срединной империей и идёт своей дорогой. Если вы хотите, вы можете идти вместе с ним. Но его самого это не очень интересует.

Китай и США, надо сказать, скованы одной цепью. США — основной рынок продажи китайских товаров. Китай — индустриальная фабрика, которая поставляет их по весьма прибыльным ценам. Поэтому можно использовать фразу "милые бранятся, только тешатся". Да, конечно, трения возникают, Китай претендует на всё большую роль в том числе в геополитических раскладах. И надо отдавать себе отчёт, что сегодня по оборонным расходам Китай находится на твёрдом втором месте (США — примерно 40 % мировых расходов на вооружение и военную технику, Китай — 10 %, дальше Россия — примерно 4 %).

Китай периодически пытается вернуться к роли сильной региональной державы, имеющей свою зону влияния и дискутирующей по территориальным вопросам с большим количеством соседей. Это и Япония, и Вьетнам, и Филиппины, и далее по списку. Что приводит к обострениям. И это в значительной степени является точкой напряжённости, поскольку соседние страны испытывают опасения перед усиливающимся Китаем и обращаются к дяде Сэму с просьбой о зонтике и защите. В этом замечен даже Вьетнам, который размещает американские военные силы.

Здесь такое серьёзное диалектическое противоречие между взаимной экономической заинтересованностью и попытками геостратегического соперничества. Поэтому периодически это будет приводить к всполохам конфликтов и экономических войн, но глобально обе страны достаточно хорошо понимают, что сегодня именно от характера их взаимоотношений зависит мировой порядок.

Фактор Китая

Сама страна входит в тяжёлое время. С одной стороны, это экономическое торможение, поскольку бесконечно поддерживать высокие проценты роста невозможно. Китай в среднем достаточно бедная страна. Где-то 600 млн населения они смогли вырвать из традиционной жизни и даже частично привести в постиндустриальный уклад. Но остальные 800 млн по-прежнему живут архаичной жизнью в архаичной стране. Отсюда — колоссальное внутреннее напряжение. И попытки справиться с ним через движение в авторитарную сторону и возвращение к идеям несменяемости режима. А всё это в свою очередь входит в противоречие с задачей передового эшелона китайской экономики, а именно — перехода в постиндустриальную фазу.

Но, как показывает практика, прыжок в постиндустриал без свободного творческого человека невозможен. Если культура или политическая система не даёт такой свободы, то прыжок не получится. Это показал СССР, прошедший индустриальную революцию, но сломавшийся на переходе в постиндустриальный мир. Это показал и пример Японии, которая развила колоссальные скорости движения во времена индустриального перехода, напугав весь мир, который считал, что она станет гегемоном. Но дальше случилось торможение и десятилетия застоя. Похоже, что Китай приближается к этой границе.

Фактор Брекзита

Великобритания — особый пассажир в единой Европе — вышла из Евросоюза. По-моему, расколовшись при этом как общество пополам. Эти дискуссии будут продолжаться. Конечно, воспоминания о британской империи — штука сильная, но в нынешних условиях Англии вряд ли хватит потенциала, чтобы сформировать серьёзный и влиятельный центр в мире. ЕС, на мой взгляд, построен достаточно гибко, что позволяет ему адаптироваться к возникающим кризисам.

Фактор Европы

Континент развивается медленно на основе достигнутых ценностей прошлых времён. Иногда слишком медленно. Уходит Меркель. В России это воспринимается как серьёзная катастрофа — уходит сильный лидер, страна утратит свою роль. Но мы переоцениваем роль лидеров, подходя ко всему с нашей меркой. Даже в США президент весьма и весьма скован, ограничен законодательной и судебной властью, а его полномочия не так громадны, как нам кажется. И тем более это явно в странах с парламентской системой правления, где все решения принимаются коллегиально. Да, лидер — это важный элемент. Он мобилизует, мотивирует. Но если не имеет широкой поддержки и не умеет строить коалиции — то в этой системе работать просто не сможет. Поэтому европейские парламентские республики — это не системы вождистского типа. А раз так, Меркель уйдёт, придёт следующий канцлер, и мы увидим, что Германия пойдёт дальше.

Автор — Сергей Цыпляев, представитель президента РФ в Санкт–Петербурге (1992–2000), политолог