После наводнения 1924 года торцевое деревянное покрытие Невского проспекта просто всплыло. Считается, что это стало последней каплей для начала асфальтирования города.
Но это просто один из самых известных случаев, когда какой–то негатив "способствовал немало украшенью" Петербурга.
Ориентир, достопримечательность
Давно ставшая пословицей (для одних — девизом, для других — утешением) фраза второго американского президента о том, что every problem is an opportunity ("каждая проблема — это возможность"), со всей очевидностью применима не только к отдельной человеческой жизни, но и к городам, и к странам. "Не было бы счастья, да несчастье помогло" — качественный русский аналог, вдобавок полный оптимизма, в нём уже заключена не возможность, но реальность. Впрочем, в прошедшем времени.
Всем, кто не впадает в националистический угар, ясно, что важным стимулом (если не самым позитивным событием) в новой российской истории стало поражение в Крымской войне. Тогда поступили умно и рационально — дела плохи, надо улучшаться. Что и сделали. Если бы так поступили после Русско–японской… Впрочем, и после холодной стоило брать пример с Александра II. Ну а на крайний случай вглядеться в историю российских городов, Петербург тут, без всякого сомнения, пример самый логичный. Недаром на него все и смотрели.
Хотя и Москва не уступит. И не только в пожаре дело. Так, к примеру, после знаменитого чумного бунта 1771 года там решительно взялись за дело. И московский водопровод начали строить с 1779 года, и кладбища за черту города вынесли, и над первым генпланом стали работать, и набережные создавать, и так далее. А про пожар 1812 года и говорить не стоит.
Так что не надо постоянно взывать к лондонскому пожару 1666 года, немало способшему украшению английской столицы. Церкви Кристофера Рена до сих пор служат ориентирами, а не только достопримечательностями. Да, британцы были раньше, но и они не первые, просто самые знаменитые. Впрочем, страхование от пожара — чисто английское изобретение.
Петербург же в этом смысле — образцово рациональный город. И последствия стихий обращали на пользу, не иначе. После первых крупных пожарищ (1710 и 1727 годов) размышляли над борьбой с огнём. А дальше стали мыслить шире. И если бы не пламя 1736–1737 годов, то над первым генпланом города так рано работать бы не начали.
Наша ширь и стать
Бесспорно, что предпосылки к нему были заложены уже в петровской регулярности, но ведь и лучшие задатки растерять возможно. Но в нашем случае совсем не так. Была учреждена Комиссия о Санкт–Петербургском строении и заложена история институционально самой старой (и непрерывной!) градостроительной традиции в мире. Трёхлучевая система, запрет на строительство деревянных домов, широкие улицы, площади, возможность подъезда к объектам — всё было залогом спасения от постоянной угрозы пожаров. Оттого и наша ширь, и наша стать. Но это первое, что приходит в голову. Наводнения ведь тоже не только от деревянных плашек избавили, они просто из самого известного.
Но одно из самых знаменитых наводнений, 1777 года, стало импульсом к заметным изменениям облика города. Решительнее взялись за набережные, гранитные устои именно тогда стали петербургской нормой, а не красивым исключением. Мысль очевидная, но затратная, на неё надо было тоже решиться. Крепость камнем одели, опять же к вящей славе государыни Екатерины II и отца–основателя. Но характерно, что ещё до этого, в 1769 году, приступают к сооружению Обводного канала. Впрочем, тогда не закончили, а потому этим мы обязаны Александру I (в 1805–м принялись и к 1834 году завершили). От наводнений, правда, канал — вопреки ожиданиям — город не спас, но цельности впечатления явно прибавил, он буквально очертил центр, а заодно и задал зону будущей промышленной застройки. А вдобавок и привнёс живописность окраинам (особенно на будущее). Потому иногда и бесполезное может обернуться очень качественной добавкой.
О пользе оппортунизма
Ну а эпидемии способствовали не только сооружению новых больниц, но и плодотворным размышлениям над более здоровой средой. Они в XIX веке подтолкнули к работе над качественным водоснабжением города. Да, довольно поздно, лишь к 1913 году оно стало по–настоящему единым, добротным и надёжным. Но это — результат, а шли к нему постепенно. Да и идея будущих Боткинских бараков, как и Александровской больницы, — прямое следствие эпидемий XIX века. И если бы не последовательное развитие в советское, а частично и в наше время, кто знает, как бы сейчас город справлялся. Так что в оппортунизме есть и польза: он с нравственной точки зрения сомнителен, а с жизнестроительной — вполне благожелателен.
Бывают, однако же, и обратные примеры. Иногда красота застит взор, и дело ведут не к лучшему, а к опасному. Замена асфальта на улицах гранитными плитами выглядит как редкостно функциональный ход: не надо так часто менять покрытие, доступ к коммуникациям становится проще, а уж выглядит явно авантажнее. Но при этом как–то забыли, что тротуары ведь для людей придуманы, а не для любования ими из окон плавно проносящихся чернокрылых авто. Скользить же по ним приходится жителям, а зимой — неуклонно страшиться падения. Ведь гранит пугает больше, чем асфальт, это неоспоримо. Да и над мягкими реагентами стоило думать до, а не после (впрочем, над ними и сейчас голову не ломают). И при этом ошибки прошлого не просто не исправляют, но усердно наращивают "ограниченные" площади. Наверное, хотят, чтобы все перепадали и переломались.
Вот тут–то и становится ясен смысл как исторических примеров, так и довеска к фразе Джона Адамса. Ибо возможность эта — скрытая (opportunity in disguise). Как–то прежде её удавалось разглядеть получше. И красота становилась пользой, а не угрозой.
