Мир застыл в напряженном ожидании перемен, которые не сулят ничего хорошего. Технологии, как и раньше, придумываются для облегчения труда, а служат для закабаления, манипуляции и разрушения. Танки сняты с постаментов и заведены, ружья, ржавевшие на стене в первом акте, потихоньку начали стрелять, острый перец обид выскочил из исторических книжек и приятно пока щекочет ноздри и глотки миллионов.
В
Музее театрального и музыкального искусства открылась выставка "Жорез Мачадо. Джаз по Мондриану".
Мир застыл в напряженном ожидании перемен, которые не сулят ничего хорошего. Технологии, как и раньше, придумываются для облегчения труда, а служат для закабаления, манипуляции и разрушения. Танки сняты с постаментов и заведены, ружья, ржавевшие на стене в первом акте, потихоньку начали стрелять, острый перец обид выскочил из исторических книжек и приятно пока щекочет ноздри и глотки миллионов.
В такие времена, как во время чумы, одни спасаются от мира на высотах духа, а другие предаются безудержным наслаждениям, ни на кого не обращая внимания, как будто завтра не наступит никогда. Последний раз такая эпоха была в 1930–е годы, время джаза и танго, страстей, афер и самоубийств. Время биг–бендов, большого стиля в кино, имперского стиля в архитектуре, время факельных шествий в центре Европы и театрализованных партсъездов в самых разных странах, время ар–деко.
Петербургский Музей театрального и музыкального искусства, как всегда, тонко улавливает цайтгайст, дух времени, дает нам возможность физически ощутить сладкую, порочную, чувственную, варварскую атмосферу настоящего, показав ее через тонкие отсылки к сладким, порочным и далее по списку 1930–м.
Выставка "
Жорез Мачадо
. Джаз по Мондриану" тоталитарно воздействует на все органы чувств, даже на обоняние, потому что включает в себя живопись, дизайн, видео, литературу и парфюм. Зритель оказывается в темном пространстве, заряженном опасностью, как в небезопасном районе красных фонарей. Из темноты, как витражи в церкви, выступают яркие фигуры мужчин и женщин, танцующих, флиртующих, едва сохраняющих баланс, цепляющихся друг за друга, соединенных в падении, в объятии, в спазмах страсти. Много плоти, одежды, раскрывающие, а не закрывающие, зализанные волосы, — и растрепанные чувства, и почти механическая музыка, оглушающая, как молчание. Все вот–вот рухнет, но пока еще держится, висит, как мир, на волоске.
Такова вселенная бразильского художника Жореза Мачадо, который покорил главные столицы, прежде всего Париж. Зрителя обступают работы, завершенные в последнее десятилетие, это не плоские работы вдоль музейных стен, а живые образы ночной жизни, которые некоторое время живут на сетчатке глаза уже после того, как ты вышел из шумного и прокуренного ночного клуба.
Изображение дробится, тает, оседает разноцветными квадратами Мондриана. Это то, что остается после, — но хочется хотя бы на некоторое время оставить это впечатление у себя и после того, как закроешь глаза. Есть еще запахи — запахи французских духов Жозе Айзенберга, ароматы дня, но больше ароматы ночи. Запахи могут остаться в памяти, сохранив там лучше, чем в любом банковском сейфе, эфемерный мир, который вскоре будет уничтожен обстрелами, бомбежками и взрывами. Запах тонких французских духов может остаться и тогда, когда выветрится запах жженых покрышек, оплавленной пластмассы, запах горелого человеческого тела.
Возьмите духи "Красная Москва", ностальгические советские "Шанель № 5", по которым можно вмиг вспомнить всю великую и страшную эпоху.
Возьмите оформленную
Мачадо
коробочку духов Eisenberg, возможно, осталось не так много времени, чтобы держать ее в руках…
