"Теллурия" в Александринском театре по роману Владимира Сорокина.
Последний роман Владимира Сорокина "Теллурия" в государственном академическом театре, пусть и на его Новой сцене, — отважный репертуарный выбор. Как вам, например, такое: "Внуки мои дорогие, это три изваяния трех роковых правителей России, перед вами Три Великих Лысых, три великих рыцаря, сокрушивших страну–дракона. Первый из них, вот этот лукавый такой, с бородкой, разрушил Российскую империю, второй, в очках и с пятном на лысине, развалил СССР, а этот, с маленьким подбородком, угробил страшную страну по имени Российская Федерация. И все три бюста вырубил 60 лет тому назад мой покойный муж, демократ, пацифист, вегетарианец и профессиональный скульптор, в то лето, когда дракон Россия окончательно издох и навсегда перестал пожирать своих граждан"?
Правда, этого именно куска нет в спектакле режиссера Марата Гацалова, но он начинается с издевательского гимна Совершенному Государству, который Александр Лушин читает как литургический текст. И пошло–поехало: из 50 главок, составляющих сорокинскую антиутопию и живописующих жизнь стран и народов после крушения современного мира в середине (примерно) XXI века, выбрано несколько смачных фрагментов, их разыгрывают актеры разных поколений Александринской труппы.
Гацалов, принявший на себя обязанности еще и сценографа, придумал площадку, огражденную двухъярусным кольцом: нижний уровень зеркальный, верхний — экран, на котором периодически вспыхивает циркулярное видео. Как известно, лучшая метафора бесконечности — два зеркала, поставленных друг напротив друга, а зеркальное кольцо — бесконечность в бесконечной прогрессии. (Вообще–то так устроен Детский мемориал в Яд ва–Шем — Музее Катастрофы в Иерусалиме, но, возможно, идея носилась в воздухе, откуда Марат Гацалов ее и выловил.) На внутренних штанкетах под разными углами висят зеркальные же прямоугольные панели, зрители располагаются посреди них, стулья закреплены на полу так, что каждому сидящему задан свой ракурс.
Любая фигура двоится, троится, голоса — живьем и в фонограмме — и музыка (Владимира Раннева) тоже звучат отовсюду, и, в общем, мы погружаемся в некое магическое пространство, где нас окутывает морок феерической фантазии Владимира Сорокина.
Вернее — должен бы окутать. По замыслу создателей спектакля. Но морок то сгущается, то рассеивается. Набоков заметил, что главные события у Гоголя — события слога. То же у Сорокина: от его виртуозной стилизации любого речевого строя, каких угодно интонаций, умения говорить любым голосом, имитировать (на грани пародии, но не впадая в нее) любую манеру письма дух захватывает. Притом он остается пластичным настолько, что все видишь, как в кино, но одновременно видя и то, как здорово это написано. Потому его (как и Набокова) трудно переложить на язык театра, чья неизбежная телесность противоречит интеллектуальной литературной игре.
Но есть такой старинный способ сценического существования — художественное чтение. В котором многоопытные александринцы — непревзойденные мастера. Они умеют произносить текст сочно, красочно, с роскошной артикуляцией и тембральным богатством. И, главное, до конца этот текст присваивая. О, эта традиционная школа, но одновременно потребность, невозможность работать иначе: актер получает тетрадочку с ролью — и живет с ней, днем и ночью, пробует каждое слово на вкус, мнет его, гнет, рвет, пока не находит ту единственно правильную краску, которая потом и у зрителя вызывает прямо–таки физическое ощущение единственно правильной.
Так в "Теллурии" играют Владимир Лисецкий (47 лет на сцене) и Семен Сытник (44 года). А когда представители молодежного крыла труппы Степан Балакшин и Александр Поламишев разыгрывают диалог Фомы и Романа, двух филологически подкованных "зооморфов" с песьими головами, которые лакомятся вареной головой убитого солдата, — несмотря на весь этот сорокинский гипермакабр, получается кисло и нудно…
…Когда в одноразовом мини–спектакле Андрея Могучего "БДТ. Возвращение" из трюма отремонтированной сцены поднялся диван, из–под одеяла и гротескно гипертрофированной паутины выбрался Олег Басилашвили и заговорил словами Фирса из "Вишневого сада", потом к нему присоединилась Алиса Фрейндлих с репликами Шарлотты из той же пьесы, все наконец приобрело смысл. Наполнилось печалью. Сердце защемило — потому что они произносили чеховский текст про нынешнюю пустоту жизни и про горечь грядущего с ней расставания так крупно, отчетливо и в то же время тонко, так красиво, так артистически безупречно, что чувства эти были внятны до конца. Каждому пришедшему на открытие после реконструкции исторического здания Большого драматического театра.
Перед этим продемонстрировали технические возможности сцены. Они изрядны. Крутится помост во всю площадь планшета, а в нем бассейн, а с колосников идет проливной дождь, штанкеты как угодно поднимаются–опускаются, свет отменный, звук из любой точки, словно в Dolby surround. Вышли фигуры в плащах — они крепили к штанкетам полотнища–экраны, из–под капюшонов лиц не видно.
За день до того в церемонии открытия здания, когда акробаты–паркурщики снимали с фасада укутавшие его полотнища и убирали леса, их лиц тоже было не видать, даже в видеотрансляции. Ну, так ведь это лица Алисы и Басика замыкают на себя все пространство. В отсутствие таких лиц режиссеры анимируют пространство телами.
