Экономист Владислав Иноземцев о том, почему не стоит ждать реформ

Владислав, у нас любят глобальные экономические программы. Одну разрабатывал Алексей Кудрин, теперь будет «Стратегия роста» от Столыпинского клуба. Они имеют реальное значение или это дань некому ритуалу?

— Скорее дань некоему ритуалу. С одной стороны, есть группа Кудрина, разрабатывающая программу, следование которой подразумевает сокращение налогов и уменьшение роли силовых структур. Но это, по сути, демонтаж существен­ных элементов системы, на который, я абсолютно уверен, Путин пойти не может. С другой стороны, есть Столыпинский клуб и марионеточная Партия роста, стратегия которых предполагает адресные кредиты ряду крупных компаний, которые не могут выжить в нормальных рыночных условиях. По сути, речь идет о том, чтобы помочь нескольким крупным предприятиям и конгломератам ценой денежной эмиссии, которая даст толчок росту цен и обесценению рубля. Конечно, гиперинфляции начала 1990–х ждать не стоит, но в любом случае это тоже определенный фактор нервирования населения. В итоге электоральная поддержка окажется подорвана. Этого тоже не хочется. Поэтому, я думаю, Владимир Владимирович всех выслушает, скажет, что все правы, что каждую программу надо доработать, взять из обеих «что–то хорошее», и так время удастся затянуть до выборов 2018 года, и в результате никаких реформ не будет.

Когда я наблюдаю за этими дискуссиями, я вспоминаю историю об отступлении Наполеона из России. Останавливаясь на ночь, император требовал зажигать в одной из комнат дома свечу, чтобы солдаты думали: император не спит, он постоянно думает об армии. Как раз этот сигнал Путин посылает обществу: я непрестанно занимаюсь экономикой. Но не более.

Роста, с вашей точки зрения, ждать не стоит?

— Смотрите, наш экономический спад начался, по сути дела, в день прихода Путина в Кремль в 2012 году. Если вы возьмете поквартальную статистику, то с тех пор темпы роста ВВП только падали. Последний квартал президентства Медведева дал рост 4,9%, а потом все покатилось вниз, вплоть до минусовых показателей в конце 2014 года. Май­ские указы, усиление роли силовиков, ухудшение бизнес–климата, потом уже Крым, санкции, затем еще падение цен на нефть — все это одно за другим привело экономику к нынешней ситуации.

Я думаю, наша экономика может расти на 5–6?% в год, просто если ее дебюрократизировать. Если запретить полиции, прокурорским и прочим силовикам совать нос на предприятия, если декриминализировать все статьи по преступлениям в сфере экономики, как это хотел сделать Медведев в 2010–2011 годах, экономика пойдет вверх. По сути, это как воздушный шар, который нагрузили бешеным балластом, и он ползет по земле. Выкиньте балласт, и он взлетит сам собой. Даже уважая нынешнюю налоговую систему, соблюдая все нынешние законы, но просто не платя дань силовикам, не боясь всего, чего только можно бояться, не будучи постоянно пинаемым со стороны местных властей и т. д., бизнес расправит крылья.

Оборот торговли с Китаем у нас превысил оборот с Германией. Значит, восточный поворот действительно случился?

— Да–да, с Китаем мы сейчас торгуем больше, чем с любой другой страной, и это нормально. Объяснение простое. Надо смотреть на динамику Китая в мировой экономической системе. А она такова, что Китай за последние 10–15 лет вырвался на позиции главного мирового экспортера. И совершенно естественно, что у любой страны — Россия это будет или другое государство — торговля с Китаем наращивается пропорционально ее доле в глобальном товарообороте. Когда самым крупным в мире экспортером была Германия, она оставалась нашим самым крупным торговым партнером. Теперь самым крупным экспортером стал Китай — и он занял соответствующую позицию и в россий­ском экспорте и импорте. Что в этом такого уж примечательного и удивительного, я не вполне понимаю.

Вы–то как раз неоднократно говорили о необходимости разворота к Западу. Но разве мы не наблюдаем закат Европы, чему свидетельство и многочисленные теракты, и побег Великобритании с корабля ЕС?

— Я говорю лишь о том, что нам надо налаживать максимально комфортные экономические отношения с Европой, а также максимально привлекать европейские инвестиции. Потому что основные капиталовложения, которые приходят в Россию, европейские. И основные технологии, которые мы покупаем и коммерциализируем, тоже европейские.

Тот же Китай в свое время развил экономику так быстро потому, что огромное количество американских, японских компаний пришли в страну со своими производствами, запустив тем самым подъем промышленности. Конечно, американцы к нам не придут (они вполне довольны связкой с Китаем и Мексикой), но европейцы на протяжении последних 15–20 лет активно осваивают Центральную Европу как свою новую промышленную базу. Россия в 2009 году произвела легковых автомобилей меньше, чем… Словакия — и все потому, что в ту же Словакию, Румынию, Чехию, Польшу были передислоцированы многие европей­ские автозаводы. Я убежден, что Россия должна быть не бензоколонкой, а производст­венным цехом Европы. Тогда бы мы включились в европейскую систему разделения труда и стали нормальной частью Европы. Ни одна другая территория помимо Европы не может нам дать ничего подобного, потому что Китай — сам индустриальная страна и поэтому абсолютно не заинтересован в развитии нашей промышленности. Ему нужно получать наши ресурсы, все остальное он сделает сам.

Что касается терактов. Я не буду говорить, что там все нормально, наоборот, Европа стоит перед колоссальным вызовом и большими проблемами в связи с мусульманской миграцией, но одно дело — вопросы социальной политики, а другое — экономическое взаимодействие. Нам от них нужны идеи и технологии. Мы пока не собираемся вступать в Евросоюз и тем самым принимать мигрантов, как не собираемся перенимать и их систему социального обеспечения. Мы просто должны иметь с Европейским Союзом такие экономические связи, чтобы получать по возможности все, что можно получить от их экономического роста.

Что касается Великобритании, то, во–первых, давайте подождем, когда она реально выйдет. А во–вторых, Британия по большому счету никогда не была элементом единой Европы. Если мы вспомним знаменитое выступление Черчилля в 1946 году, где он призвал к созданию Соединенных Штатов Европы, то увидим, что он закончил речь уверенностью в том, что США, Советская Россия и Великобритания со странами Содружества окажутся «большими сторонниками» (но вовсе не частью) этого европейского проекта. И когда Великобритания вошла в ЕС в 1973 году, я думаю, что это было ошибкой. Англия всегда была исключением во многих европейских программах, она всегда выторговывала себе особые преференции, и если сейчас она выйдет и этот торг прекратится, ЕС станет более единым и устойчивым.

Кто больше пострадал от санкций и контрсанкций? Мы или они?

— Европейцы по большому счету серьезно к этим санкциям никогда не относились. Для них они были единственной возможностью сохранить лицо в условиях российской агрессии на Украине. Воевать с Россией они не собирались, помогать военным образом Украине тоже. Им нужно было просто выразить свое фи, по возможности не навредив ни себе, ни — чего тут таить — нам. Поэтому санкции были очень умеренными: за исключением ограничения на въезд для ряда лиц, они касались нефтедобывающего и газодобывающего оборудования для проектов на шельфе в Арктике, касались продукции двойного назначения и финансов.

Деньги не знают границ, поэтому я ни в коем случае не думаю, что в европейских банках случатся проблемы от того, что Россия вернет $30–40–50 млрд за несколько лет и не будет брать новые кредиты: они легко разместят ресурсы в других регионах. А с учетом падения цен на нефть никто и так не станет сейчас покупать оборудование для работы на шельфе.

Что касается продуктовых санкций, то, если посмотреть на статистику, мы увидим, что европейский экспорт аграрной продукции вырос по большинству стран — и по Франции, и по Италии, и по Германии. Так что от санкций гораздо больше шума — я его воспринимаю как результат активности продажных европейских политиков: да, конечно, европейский экспорт в Россию упал на треть и даже больше, но значительная часть этого падения связана с тем, что Россия, в принципе, сейчас вообще меньше импортирует из–за кризиса. Если глянуть на статистику Федеральной таможенной службы, то за 2013–2015 годы падение экспорта из Европы в Россию составило 45%, а из Китая — 36%. То есть разница не так уж и существенна. И считать, что европейцы так много потеряли из–за санкций, я бы точно не стал. Конечно, потери есть, но они связаны с падением цен на нефть и с нашим кризисом, а не с санкциями. Что касается контрсанкций, то, конечно, они повысили цены, ухудшили качество продукции и нанесли весьма серьезный удар по переработчикам, многие из которых сильно зависят от импортного сырья. Но катастрофы нет. По большому счету надо к санкциям привыкнуть и не питать надежд на их отмену.

Каковы реальные перспективы нашей экономики, если все будет идти как идет?

— Ну как, перспективы нашей экономики — это медленный спад, думаю, что каждый год на протяжении ближайших 5 лет мы будем терять процент или два (от ВВП предшествующего года). Бюджет сейчас в значительной степени пополняется из резервных фондов — но они, скорее всего, закончатся к концу следующего года. И поэтому бюджетные расходы будут снижаться, а они сегодня серьезно накачивают экономику — через них идет финансирование больших проектов, пенсий и зарплат, которые во многом поддерживают по­требительский спрос. Соответ­ственно, единственная возможность, которая останется у правительства, — это дальнейшая девальвация рубля, с тем чтобы при снижающихся нефтяные доходах могла продуцироваться бoльшая рублевая масса. Если это получится, покупательная способность населения будет все равно постепенно снижаться, а производство продолжит падение. Я думаю, что мы вошли в такое состояние, когда реформ не будет, а правительство будет делать вид, что ничего страшного не происходит.

В СССР перестройка началась при $14 за баррель. Какая цена сейчас может подтолкнуть Россию к реальным реформам?

— Это вопрос сродни вопросу о том, на каком расстоянии от Берлина должны быть советские танки, чтобы гитлеровский режим начал перестраиваться. Мне кажется, что сама постановка вопроса ошибочна. Советская система была по крайней мере вменяемой, она довольно четко реагировала на внешние обстоятельства — в том числе и на нефтяные цены.

Сейчас я не вижу какой–то адекватной реакции правительства на происходящее вне страны. Цены на нефть могут быть любыми, но нынешняя российская «элита» свою власть — и свои деньги — никогда не отдаст.

Надо иметь в виду также и тот факт, что в Советском Союзе никто не предполагал, что страна может рухнуть, никто не ощущал опасности распада. Поэтому Горбачев так радикально и начал реформы. Сейчас мы помним, к чему реформы могут привести: мы знаем, что случилось с Советским Союзом; мы боимся Запада; мы считаем, что вокруг враги, и по­этому реформировать данную систему практически невозможно.

На мой взгляд, при жизни нынешних вождей никаких реформ увидеть нам не придется. В этом отношении Володин абсолютно прав: есть Путин — есть Россия. Эта система никогда не изменится при его жизни, но рухнет, как только его не станет.

Значит, неизбежно смутное время или оттепель?

— Послушайте, у нас сегодня не Русь XVI века. Поэтому проводить исторические параллели бессмысленно. Их можно проводить с уходом Горбачева, и я думаю, что нас ждет нечто похожее. Если вспомнить 1991 год, тогда невозможно было найти людей на должности в правительстве СССР, потому что никто не хотел идти на эти позиции, так как все понимали, что время коммунистического режима закончилось. То же самое произойдет и в будущем: люди в госкорпорациях и правитель­стве настолько уже заработали и насытились, что, если система начнет рушиться, они просто «погасят свет» и уедут в свои замки за границей, и на этом все закончится. А новое правительство получит то, что получили Гайдар и Ельцин: долги, рухнувшую промышленность, убитую инфраструктуру, деморализованный народ — словом, «выжженную землю». Разве только что замки и дворцы чиновников останутся, какие коммунистам и не снились. Что будет дальше? Думаю, очередной виток либерализации, маятник всегда качается — и после ужесточения режимов всегда наступает мягкая оттепель.

Какова, с вашей точки зрения, сейчас правильная стратегия для бизнеса в России?

— Я думаю, что правильная стратегия — снижение издержек, сосредоточение на собственном основном бизнесе, минимальное количество покупок новых активов, как бы привлекательно они ни выглядели: очень высока вероятность того, что в будущем они способны создавать только убытки. То есть реально сбрасывать все ненужное и стараться экономить на всем.

Но кризис — лучшее время для завоевания доли на рынке!

— Да, но именно кризис, а не период рецессии, которой не видно конца. Повторю: сейчас не время покупать какого–то конкурента, даже если кажется, что он стоит дешево. Многие даже очень известные компании залезали в долги ради такого типа экспансии, и кончалось это для них очень плохо.

Если есть сейчас возможность для роста, этот рост должен быть органическим — то есть происходящим из естественного расширения вашего бизнеса. Слияния и поглощения в рецессию — самый катастрофический вариант.

А у нас есть луч света в темном царстве?

— Я настроен оптимистически по двум причинам.

Во–первых, царство не слишком темное, ничего ужасного не происходит, у нас не 1998 год. Кризис не катастрофичен, он не ведет к слишком тяжелым последствиям, в том числе в социальной сфере. Мы платим за восторги собственными властями, которые годами ничего не делали в экономике, но совершили кучу ошибок в политике.

Во–вторых, нет такого момента, с какого нельзя было бы начать модернизацию. Она происходит тогда, когда население понимает, что без нее не выжить.

Просто у нас пока нет понимания, что надо меняться. Когда оно придет — все поменяется, все будет хорошо. Нужен лишь естественный консенсус в пользу перемен.