В последние месяцы Европейский университет в Санкт–Петербурге чаще попадает на первые полосы не научных, а общественно–политических изданий: вуз рискует потерять и лицензию, и здание Малого Мраморного дворца. Ректор Олег Хархордин поговорил с "ДП" о проектах великих архитекторов и о кознях плохих бояр.
Три дня назад арбитражный суд удовлетворил запрос Рособрнадзора и отозвал у вас лицензию. В чем суть их претензий?
— Все началось прошлым летом с претензий депутата Милонова по одному конкретному вопросу. К нему пришли избиратели, он передал их запрос в прокуратуру, а прокуратура отреагировала. Вопрос был в том, что мы якобы заставляем наших студентов заниматься гендерными исследованиями, а в этой дисциплине идет речь и о выборе сексуальной ориентации. Милонову показалось неправильным, что студентов заставляют заниматься тем, что развращает их мораль.
Все это фактологически неверно. Во-первых, гендерные исследования – это часть социологии. Некоторые занимаются социологией возраста, некоторые – социологией класса, а некоторые – социологией пола. Во-вторых, мы никого не заставляем заниматься гендерной социологией, это предмет по выбору.
По качеству нашей научной продукции вопросов нет ни у консерваторов, ни у либералов. Во внутреннем рейтинге Минобрнауки (где они оценивают 830 университетов по 17 показателям) по показателю производительности труда на душу профессорско-преподавательского состава мы занимаем первое место. И в Рособрнадзоре говорят, что претензий по качеству образования к нам нет. Есть претензии к тому, что на нашем сайте в правильном месте нет нужной информации, что в университете нет антиалкогольной пропаганды и что в здании университета, где нет предмета «физкультура», нет спортзала.
Самый интересный сюжет, по которому мы бьемся в суде – это вопрос о проценте «преподавателей-практиков» по политологии. Считается, что он у нас низкий. Но что это такое, этот «преподаватель-практик» – никто не знает, потому что министерство это не определило. Возможно, сейчас под нашим нажимом они это определят, а пока они вменяют нам нарушение того, смысл чего сами не могут сформулировать.
Одновременно вы судитесь со Смольным по вопросу о здании на Гагаринской улице.
— У нас с городом есть действующий до 2063 года договор аренды, но 27 декабря они сообщили нам, что разрывают этот договор. Интересно, что здание нам передавал в середине девяностых глава КУГИ Герман Греф, а документ из КИО, наследника КУГИ, пришел за подписью замглавы комитета по фамилии Герман.
Причина - якобы обнаруженные во время летних проверок нарушения в пользовании памятником. Но это не соответствует действительности. Каждый день в течение этих трех лет, что мы занимаемся проектом приспособления здания для современного использования, они приходили сюда каждый день. Они все в этом здании знают.
Что конкретно им вдруг разонравилось? Три перегородки, которые они «обнаружили», и несколько пластиковых окон внутри дворового фасада. Но это мелочи в сравнении с тем, что предлагается здесь сделать, да и эти мелочи мы готовы устранить. Тем не менее нам было сказано: ребята, вы не относитесь к этому зданию бережно, поэтому выметайтесь.
В ваш попечительский совет входят Михаил Пиотровский и Алексей Кудрин, а президент России дважды давал поручения, выступая, в общем, на вашей стороне. Но проблемы не исчезли. Как вы это объясняете? И какая цель преследуется – забрать здание или закрыть университет?
— Я не знаю, есть ли какая-то доминантная сила, направляющая оба этих процесса. Это, скорее, повод для журналистского расследования. Я могу только сказать, что ко мне в эти полгода никто не приходил и ничего не предлагал. Может быть, это стечение обстоятельств: какой-то наш недоброжелатель увидел, что мы в сложной ситуации, и решил, что сейчас самое время подойти и вонзить дополнительный кинжал в спину.
Корень проблем, наверное, вот в чем. Когда-то мы существовали во многом на деньги западных частных фондов. В конце девяностых, когда страна сидела без денег, наше существование выглядело исключительно хорошо. Потом, когда российские нефтяные деньги наконец пошли в систему образования, зарплаты во многих ведущих государственных вузах стали выше, чем у нас. Но остаточное отношение «у них там либеральничают на западные деньги» сохраняется, хотя никаких иностранных денег у нас нет, а качество наших исследований – очевидно.
Наука – это общемировой феномен. Это как в спорте: если ты чего-то добилcя – это круто. Да и исследованиями либерализма у нас не так много кто занимается. Есть много других интересных тем. Я, к примеру, занимаюсь исследованиями республиканизма, который в свое время появился как раз как альтернатива либерализму. Если такие «частности», конечно, вообще кому-то интересны.
Что касается поручений президента, то они исполняются. В декабре Путин поручил вице-премьеру Ольге Голодец обеспечить, чтобы не был нарушен учебный процесс. Он не нарушен, мы встречаемся с представителями Рособрандзором на площадке у Голодец и решаем, как пройти через эти суды, чтобы не пострадали студенты. Но суды не могут не идти: Рособрнадзор, подав иски, запустил машинку и не может их остановить.
Предыдущее поручение Путина было о том, чтобы помочь вам перестроить здание. Как оно соотносится с решением Смольного забрать здание?
— Нам это непонятно. Путин действительно поручил губернатору Полтавченко, своему помощнику Андрею Фурсенко и Дмитрию Ливанову, который был тогда министром образования, способствовать развитию нашего университета и помочь перестроить здание. И город помогал: мы готовили проект в течение трех лет, нужно было согласовывать множество документов в разных комитетах. 8 августа прошлого года проект должны были утвердить на заседании городского правительства, чтобы в сентябре мы могли начать работу. Но вопрос сняли с рассмотрения. Наверное, это был первый звонок, но мы его не услышали.
Все инвесторы получают разрешения на подобные работы на основании эскизов. У нас же потребовали всю проектную документацию. Мы должны были потратить на предварительные проектные работы 150 млн рублей, но считали, что если город нас поддерживает, то мы движемся в правильном направлении. Всю осень мы готовили проектную документацию, носили ее в разные комиссии КГИОП. А потом пришло то самое письмо. Мы спросили, как это соотносится с поручением президента, но письменных ответов от них мы больше не видели. И официальную позицию города мы не знаем.
Автор проекта перестройки вашего здания – Жан-Мишель Вильмотт, который недавно построил Русскую церковь в центре Парижа. Как вам удалось его привлечь и какое задание вы перед ним поставили?
— Петербург перестраивали французы и итальянцы, поэтому мы решили, что логично позвать архитектора из одной из этих стран. Ренцо Пиано, которого мы тоже приглашали, отказался, так что пришлось звать француза (смеется). Вильмотт тогда еще не построил Русскую церковь и был известен как архитектор, который переделывал музей д’Орсэ, Лувр и Коллеж де Франс.
Нам было важно провести конкурс честно. Среди соперников у Вильмотта был, например, и Рэм Колхас, тоже известный архитектор, лауреат Притцкеровской премии (это – как Нобелевка по архитектуре) и, между прочим, советник директора Эрмитажа. И хотя Михаил Пиотровский возглавляет наш попечительский совет, конкурс выиграл Вильмотт.
Проект Колхаса был дико философским. В частности, он хотел врезать хрустальную композицию посреди здания. Как идея выглядело здорово, но КГИОП, скорее всего, никогда бы не согласовал ничего подобного. Вильмотт же известен бережным отношением к историческим деталям, и его проект был больше похож на традиционный европейский университет.
Источником нашего вдохновения была опыт московской «Стрелки». Приходишь туда - и телом ощущаешь: круто. Мы хотели, чтобы, входя сюда, люди не только понимали, что теперь в этом здании живет не монархическая семья (а тут когда-то жила княгиня Юрьевская, вторая жена Александра II), что теперь здесь - республика ученых. И чтобы не только разумом, но и телом можно было ощутить: заниматься общественными науками – это здорово.
Как вы хотели добиться такого эффекта?
— Мы поставили Вильмоту задачу сделать с изюминкой и круто. Наше законодательство и согласования с КГИОПом постепенно выковыривали из проекта изюминки. Сначала мы хотели сделать еще один этаж, как в «Стрелке», чтобы можно было сверху смотреть на «Аврору» и пить кофе, но вышел федеральный закон, который запретил увеличивать кубатуру исторических помещений. Также Вильмот предлагал поднять крышу и вставить темное стекло, создав еще один этаж, чтобы расширить здание, – КГИОП нам ответил, что внешний фасад не должен меняться.
Но кое-что из изюминок все же осталось. К примеру, мы хотим сделать большой подземный конференц-зал, который будет центральным пространством всего университета. Раз нельзя строить наверх – будем строить вниз. Ну и думали сделать атриум, т.е. общее пространство, которое собирались назвать именем основателя университета – Анатолия Собчака. Сейчас здесь нет общего публичного пространства, дворец строился для аристократической семьи, члены которой переходили по анфиладе комнат из одной в другую. А мы такое публичное пространство, место для встреч и дискуссий - создадим.
Мы хотели, чтобы этот проект стал позитивным примером для города. Хотели показать, как можно работать с памятниками, проводить достойные конкурсы, находить крупных частных инвесторов, которые вложат свои деньги в здание, которым сможет пользоваться весь город. Мы видели в этом прообраз хорошего будущего. Но пока получилась пауза.
Вы рассказываете обо всем этом очень спокойно. Вы совсем не опасаетесь ни отзыва лицензии, ни отъема здания?
— Быть пессимистом – это выгодная позиция: если не получится то, что предсказывал – то здорово (всем от этого лучше!), если же предсказанное плохое сбудется – можно сказать в утешение себе: «по крайней мере, я был прав». Но наша позиция – не сидеть сложа руки и ждать негатива; если среди нас и есть пессимисты, то это, как говорил Мишель Фуко, гиперактивный пессимизм. То, что кажется вам спокойствием – это усталость от судов и проверок. И, конечно, у нас сохраняется обычная для нашего народа надежда: есть правда на низовом уровне, есть на верхнем, а где-то посредине сидят неправильные бояре. Будем с этим разбираться.
