"Я все время чем-то недоволен в своей музыке". Саксофонист Игорь Бутман о джазе, президентах и публике

Игорь Михайлович, как по–вашему, отличается ли джазовый менеджмент, допустим, от менеджмента в сфере академической музыки?

— По большому счету принципиальных различий нет. Чем отличается продавец в мясном отделе от работника обувного магазина? Тем, что у одного фартук со следами крови, а у другого чистенькая рубашка, но обязанности, мотивации, компетенции те же.

С кем вам как менеджеру и музыкальному руководителю Московского джазового оркестра комфортнее общаться — с отечественными исполнителями или зарубежными?

— В этом смысле разницы уже нет. Наши артисты за последние годы много чего узнали, много чему научились. Только кубинский пианист Гонсало Рубалькаба известен всему миру, а ничем не уступающие ему в исполнительском мастерстве Олег Аккуратов и Антон Баронин — пока только в России.

Выступление перед главами государств и правительств может рассматриваться как способ продвижения отечественного джаза?

— Конечно. Впрочем, как и любые другие выступления.

Каковы финансовые условия выступления перед президентами?

— Бывает по–разному. Вообще это всегда приятно и почетно, поэтому я никогда не придаю финансовому вопросу особого значения. Надо сказать, что те, кто приглашает выступить перед первыми лицами, понимают, что это работа, а не развлечение, и предлагают достойные условия. Но суммы не принципиальны, повторюсь.

И все–таки — ставки выше рыночных или ниже?

— Например, когда я выступал перед Биллом Клинтоном в 1995 году, от гонорара отказался — просто потому, что организаторам недешево обошлось доставить меня к месту выступления из–за моего тогдашнего графика: нужно было специально нанимать вертолет и пр.

Но жаловаться грех, все было прекрасно. Единственная проблема в выступлениях перед президентами, премьерами и монархами заключается в том, что, как правило, приглашение поступает неожиданно и времени до выступления остается мало.

Главный редактор "Эха Москвы" Алексей Венедиктов говорил, что ему тяжелее всего брать интервью у первых лиц государств. Они застегнуты на все пуговицы, скованы рамками протокола, опасаются сказать лишнее. Насколько вам комфортно играть перед Клинтоном и Путиным? Это комфортная для исполнителя публика?

— Отличная публика. Обычно президенты слушают тебя раскрепощенно, а после выступления еще больше расслабляются. Подходят, благодарят, жмут руки.

Помню, Герхард Шредер очень бурно отреагировал, когда мы сыграли для него немецкую польку, — так был рад… Председатель КНР Цзян Цземинь так и вовсе подпевал на китайском, когда мы исполняли советскую песню "Далеко, далеко, где кочуют туманы…". Оказывается, она в Китае довольно популярна.

С Биллом Клинтоном беседовали. Когда он про мундштуки для саксофона начал расспрашивать, я перешел на английский. Переводчик сказал: ну, вы тут профессионалы, сами разберетесь, я здесь лишний. Мой мундштук Клинтона очень заинтересовал, это было очень заметно, но я сказал, что подарить не могу, эта вещь индивидуальная, подходит только мне.

Насколько изменилась отечественная публика за те тридцать с лишним лет, что вы выступаете?

— Публика в нашей стране становится моложе. И по сравнению с предыдущими периодами, и по сравнению с тем, что сейчас происходит. Мне это очень нравится. Когда молодые люди приходят на твой концерт — это повод для оптимизма. Это значит, что у нас, у наших артистов, у нашей музыки есть будущее.

Ваш старший коллега Давид Голощекин на концертах много беседует со зрителями, рассказывает, когда нужно аплодировать, как нужно реагировать на те или иные фрагменты выступления. Вы практикуете что–либо подобное?

— У каждого музыканта свой способ общения со зрителями. Мне, например, кажется, что заниматься пропагандой джаза и музыкальным просвещением стоит не на концертах, а на каких–то творческих встречах, в телепередачах и пр. Если люди пришли на джазовый концерт, наверное, они знают, когда нужно хлопать. Если не аплодируют — значит, музыкант сыграл не очень хорошо или, наоборот, сыграл так здорово, что зрители в шоке. И в том и в другом случае выпрашивать аплодисменты едва ли стоит.

Я не воспитываю публику, не учу ее. Я скорее сам у нее учусь. Если люди купили билет, значит, я должен выложиться на 175%, чтобы зрители получили эмоциональный заряд, — тогда они и будут хлопать. А сведения о джазе можно и в Интернете добыть.

Конечно, иногда стоит и пошутить, я беседую с залом, когда делаю какие–то тематические программы, допустим, посвященные Дюку Эллингтону. Но я стараюсь делать это в легкой форме, чтобы не выглядело назиданием.

Мое дело — играть. Я не могу не слушать джаз, не играть его — это как дышать.

Преподавательское дело вас увлекает?

— Я директор Государственного училища духового искусства, что предполагает и преподавание, и административную работу. У меня в подчинении и собственно училище, и три музыкальные школы при нем. Со временем их планируется преобразовать в Академию джаза.

Вам административная деятельность и преподавание помогают как музыканту или скорее мешают?

— Конечно, это отнимает время от собственных репетиций, но мне нравится этим заниматься. У меня получается. Я не могу идти против того, что мне нравится. Мы ищем таланты. И мне будет приятно, если в том, что появится новая звезда джаза, будет и мой вклад.

Если будет выбор, с кем работать: с хорошим человеком, но средним музыкантом или музыкантом блестящего дарования, но человеком не очень приятным, кого вы предпочтете?

— Среднего музыканта точно не возьму, если есть кто–то лучше. Что касается того, хороший перед тобой человек или не очень... порой все относительно. Иногда репутация совершенно не соответствует тому, что есть на самом деле. Сегодня хороший, завтра плохой, и наоборот — бывает ведь и так.

Я помню, про одного музыканта говорили, что он выскочка с понтами. Я посмотрел на него на концерте — и вправду, много солирует, тянет на себя, не очень он мне приглянулся, хотя исполнитель блестящий. Но потом мы случайно играли в одной программе на фестивале — оказался скромнейшим приятным человеком, и, разумеется, я пригласил его к себе в оркестр. Был случай: музыканты пришли ко мне и сказали, что не хотят с одним своим коллегой работать. Я с ним встретился, рассказал историю, которая произошла со мной много лет назад. Я тогда работал в коллективе Давида Голощекина. Ко мне подошел Давид Семенович, пригласил к себе домой. Он накормил меня потрясающе вкусным обедом и сказал: "Игорь, с тобой ребята не хотят работать. Музыкант ты неплохой. Но не настолько, чтобы я всеми силами тебя удерживал, если с тобой люди не желают играть. Поговори с ребятами". Я поговорил и потом работал в этом коллективе еще 2 года. И это был прекраснейший период моей жизни.

Так что когда мне говорят: это хороший человек, это плохой — я это сам должен узнать. Люди в разных ситуациях ведут себя по–разному, и надо просто что–то чуть исправить.

Игоря Стравинского однажды спросили, для кого он пишет свою музыку. Он ответил: "Для себя и для гипотетического alter ego". Если бы вас спросили, для кого вы выступаете, как бы вы ответили?

— Я не гений, как Стравинский, мне трудно работать для себя. Конечно, мы всё делаем для себя — можно сказать и так. Но я ставлю себя на место тех людей, которые меня слушают, пытаюсь посмотреть на себя их глазами. И я все время чем–то недоволен в своей музыке. Хотя, конечно, хочется, чтобы тебя похвалили. Как говорил Антон Григорьевич Рубинштейн, музыканту нужны три вещи: похвала, похвала и еще раз похвала.

На чью похвалу вы рассчитывали, когда играли с Цоем, Курехиным, Гребенщиковым? Мне кажется, это не совсем ваша музыка, не ваша аудитория.

— Мне было интересно все, что с музыкой связано. Сергей Курехин был феноменально одаренный человек, оригинальный, обаятельный. Я был под большим впечатлением от его музыки и его личности. Потом он познакомил меня с Гребенщиковым и Цоем, я записывался и с ними. Ничего плохого мы не сделали, а как музыканту мне это было любопытно. Хотя это и вправду не та музыка, которую бы мне хотелось играть всю жизнь. Но многие великие джазовые музыканты выступали с рокерами, и часто это оказывалось интересно.

Бывает ли у вас эмоциональная усталость от музыки? Если да, как восстанавливаетесь?

— Бывает только физическая. Помогают сон, спорт. В детстве и юности я играл в хоккей, выступал за ленинградский СКА и до сих пор выхожу на лед, когда есть возможность. Это доставляет мне огромное удовольствие, помогает избавиться от стресса. Я много летаю, в самолетах, как правило, смотрю кино и читаю. Фильмы в основном пересматриваю, и по большей части это комедии, а книги читаю более серьезные — как правило, мемуары и исторические сочинения. Последнее из прочтенного — это книга Троцкого "Сталин".

Великого баскетболиста Майкла Джордана на пике его карьеры спросили: "Что можно вам предложить, чтобы вы оставили баскетбол?" Он ответил: "Миллиард долларов и время подумать об этом". Что можно предложить вам, чтобы вы перестали играть джаз?

— Два миллиарда и время подумать. Если серьезно, то, конечно, если бы мне предложили лет тридцать назад стать частью великой хоккейной пятерки Ларионова, я бы согласился джаз на время отложить. Но только на время.