Однажды Барбара увидела своего спящего мужа разделенным на две половины: ту, на которую упал солнечный свет, она любит, темную — не переносит. Солнечная линия, разрезавшая мужа на несоединимые части, стала для нее символом брака, в котором нет никакой возможности слиться в одно целое, понять и услышать Другого. То есть это Вернер никак не может понять и услышать ее, Барбару. Особенно когда вот так, явившись домой с вечеринки, заявляет, что кредит почти выплачен и теперь можно было бы подумать о ребенке. Но ведь Барбаре уже 40! О чем он думал все эти 7 лет, ни разу не сняв презерватив в постели?
Вот и завязка для эпической семейной ссоры. Читая пьесу Ивана Вырыпаева "Солнечная линия", можно и забыть, с чего начался фейерверк бытовых претензий, претенциозных жалоб, поэтичных оскорблений, жесткого мата, воображаемых танцев, реальной драки и бесплодных (почти) попыток примирения. Текст этой, согласно авторскому определению, "комедии, в которой показывается, как может быть достигнут положительный результат" раскручивается сам собой. Он отлично пародирует легионы мучительных и однообразных домашних скандалов во всех странах подлунного мира, да к тому же приоткрывает воздушные окна (или форточки) в другой мир, горний ли, светлый ли, полный ли буддистских истин — в общем, тот, к какому драматург прислушивается и приглядывается в каждой пьесе и в собственной жизни.
Фурор пьесы 2015 года на фестивале "Любимовка" был, считай, предрешен. Постановки в Польше (самого Вырыпаева) и Центре им. Мейерхольда (Виктора Рыжакова) словно предрекали неминуемый успех и премьере Жени Беркович, ученицы Кирилла Серебренникова, на Новой сцене Александринского театра. Казалось бы, в "Солнечной линии" и ставить нечего, дай лишь дуэту хороших актеров плотно вжиться в роли уставших друг от друга, но любящих интеллигентов с духовными запросами. А Янина Лакоба из Александринки и Владимир Карпов ("Этюд–театр" и "Мастерская") — ну очень много обещающий в этом смысле дуэт.
Но что–то пошло не так. Едва ли всему виной выпущенная для затравки барышня–аист, выделывающая красными лапками псевдобалетные па. Впрочем, когда в финале на ее месте оказывается аист–мужик с подбитым глазом и сломанным клювом, подозревать во всех грехах начинаешь и пернатых. Вряд ли артистам мешают разрозненные предметы кухонной мебели (о, эти обшарпанные углы холодильника, о, эта вечно отваливающаяся дверца шкафа под раковиной), из которых растет сухой борщевик. Да и в сене, раскиданном по полу сценографом Софьей Матвеевой, так удобно валяться. Саундтрек Олега Гудачева, муссирующий свист чайника, рык сливного бачка, лязг кастрюль и прочие надсадные бытовые шумы, тоже не виноват в том, что слушать диалоги супругов становится труднее с каждой минутой.
Поначалу сериальная искусственность актерских интонаций (когда в каждом слове виден лист бумаги, на котором напечатан текст) кажется специальным режиссерским ходом. Чем острее накал ссоры, тем меньше надежды на выход из этого "хода" остается у зрителя. Замечательные вокальные модуляции Янины Лакобы (от яростной истерики к медленному сцеживанию словесного яда) не превращают ее ни в живую 40–летнюю женщину, ни в сугубо театральную "фигуру речи". Владимир Карпов вместо интеллигентного неврастеника играет нормального такого офисного обывателя с опытом психотренингов, но и этот фатоватый и простоватый Вертер ни жив, ни мертв, а так. Даже драки, не говоря уж о мате, на сцене нет: вместо нее мы видим художественные пластические этюды в рапиде. А вместо финального катарсического потока высокохудожественных оскорблений — ничуть не трогающий за живое вой голосов, искаженных электроникой.
Читайте также:
Культура
Скелеты в шкафу. "Медея" в Театре им. Ленсовета
Непреодолимой солнечной линией в спектакле Жени Беркович стало, кажется, желание балансировать между документальной естественностью и сценической условностью. Как выяснилось, на этой линии театрального фронта искать равновесия не стоило бы. Получилось ни вашим, ни нашим, и никакой надежды на то, что тебя поймут и услышат.
