В "Ленинград Центре" на Потемкинской улице 26 октября открывается выставка "Художники "Мира искусства". Портреты". Это проект "Ленинград Центра", подготовленный при содействии антикварной галереи "Петербург". Экспозиция станет первой главой трилогии, посвященной работам художников творческого объединения "Мир искусства". Арт-критик Станислав Савицкий рассказал, почему художников объединения любили современники и почему так ценим мы.
Переоценить значение "Мира искусства" сложно, так как на протяжении десятилетий эта группа воплощала в своем творчестве идеалы русской и советской интеллигенции. Так уж сложилось, что именно компании выпускников петербургской гимназии Карла Мая выпала эта почетная и непростая роль. Александра Бенуа, Вальтера Нувеля и Дмитрия Философова еще в конце 1880–х объединило многое. Это и вкус к забытой старине, будь то искусство петровской эпохи или рококо, и домашняя, семейная культура, где умения и убеждения передаются по наследству из поколения в поколение, и характерная ирония — иногда безобидное лукавство, иногда едкое ехидство, и патриотизм, который зиждется на критике изъянов русской жизни и, вопреки всему, на неискоренимой любви к ней.
Довольно скоро небольшая компания художников, критиков и музыкантов пополнилась новыми единомышленниками: в нее вошли Лев Бакст, Сергей Дягилев, Евгений Лансере, Альфред Нурок и Константин Сомов. Так появился круг "Мира искусства", известный одноименным журналом, освещавшим культурную жизнь в целом, а также многочисленными художественными выставками. Журнал издавался не так долго — с 1898 по 1905 год, что, впрочем, не такой короткий для периодического издания срок. Значение же его и для современников, и для интеллектуалов советского времени столь важно, что сложно найти другое издание, так сильно повлиявшее на русскую культуру XX века.
Этим журналом зачитывалось не одно поколение. В нашей Публичке — одной из главных библиотек страны — его давно уже выдают только в фотокопиях, поскольку оригиналы, прошедшие через руки тысяч читателей, могут рассыпаться при перелистывании. Изобретательное оформление этих изданий и стильная роскошная полиграфия вдохновляли и продолжают вдохновлять многих иллюстраторов и художников книги. "Мир искусства" издавался богато: спонсировали его сначала княгиня Тенишева и предприниматель Савва Мамонтов, а затем стараниями Валентина Серова ему была выхлопотана значительная государственная поддержка. Футуристская книга художника и книжный дизайн Фаворского, несмотря на все их несомненные достоинства, уступают мирискусникам на порядок, если судить по тому, как складывалась история русской книжной графики до настоящего момента.
Среди лидеров группы был гениальный куратор, рядом с которым первый директор Центра Помпиду Понтус Хультен или изобретатель независимого кураторства Харальд Зееман кажутся забавными экспериментаторами. Сергей Дягилев, некоторое время возглавлявший вместе с Бенуа редакцию журнала, с первого же проекта, обозначившего начало "Мира искусства" как художественной группы, привлек внимание к себе и своим коллегам. За дебютной Выставкой русских и финляндских художников, прошедшей в музее Училища Штиглица в 1898–м, последовали все новые и новые удачи. На второй выставке мирискусников был поставлен рекорд посещаемости (10 тыс. зрителей) и продаж (в общей сложности на 17 тыс. рублей — по тем временам целый капитал). Состав группы разрастался на глазах и за считанные годы расширился до 60 художников. В разное время с мирискусниками сотрудничали ставшие впоследствии классиками русского искусства Мстислав Добужинский, Константин Коровин, Михаил Ларионов, Филипп Малявин, Николай Рерих, Паоло Трубецкой и др. Параллельно Дягилев находил поддержку для своих проектов у крупных предпринимателей и русской политической элиты, с большим успехом курируя зарубежные проекты. Его "Русские сезоны в Париже" — триумф, который до сих пор никому в России превзойти не удалось. С перерывами, в разном составе — в том числе с участием членов группы "Бубновый валет" или Союза русских художников — выставки "Мира искусства" проводились на протяжении более чем четверти века. Дольше в истории искусства XX века продержались только французские сюрреалисты под предводительством Андре Бретона. Большинство экспозиций группы неизменно вызывали к себе живой интерес публики, а на некоторых яблоку негде было упасть. Последняя прошла уже в Париже, куда эмигрировали многие участники группы, в 1927 году.
Однако на этом история "Мира искусства" не закончилась. Продолжение последовало уже в советское время, причем новый успех группы превзошел все ожидания. Все эти художники не были запрещены в сталинскую эпоху. Более того, некоторые из тех, кто не эмигрировал и остался в СССР, сумели даже сделать карьеру. Анна Остроумова–Лебедва, например, стала главой графической школы. Это, впрочем, исключительный случай. Ведь мирискусникам была отведена довольно маргинальная роль, имена их если и были известны, то узкому кругу интеллигенции. Именно для интеллигенции они стали кумирами. Редкие книги о них, которые удавалось напечатать в СССР, становились библиографической редкостью. Редкие выставки их работ неизменно собирали весь цвет арт–бомонда. В оттепель, в брежневские времена молодые искусствоведы правдами и неправдами писали о них диссертации. А история русского искусства, которую читали в университете, еще лет пятнадцать назад заканчивалась ровно на них — дальше как будто ничего и не было. По иронии судьбы на протяжении десятилетий они были для нас воплощением современного искусства, хотя на дворе давно был постмодернизм. Места, где жили мирискусники, описанные в их воспоминаниях и дневниках, стали тогда культовыми. К квартире Бенуа на углу Глинки и Римского–Корсакова, выходящей окнами на Никольский садик, ходили трепетно гулять с любимой девушкой. В ней, кстати, до сих пор не расселяемая ни хитроумнейшим риелтором, ни городскими программами по улучшению быта густопсовая коммуналка. Глядя на эти давно не мытые окна с треснувшими стеклами, думаешь теперь, что вся эта позднесоветская мифология мирискусничества — утопия и грезы. Это и так, и не так.
Конечно, из петербургских семей обрусевших французов и немцев до наших дней дожили считанные единицы. Но мы дорожим знакомством с этими людьми! Конечно, никакого союза муз, воспетого Бенуа и Дягилевым, в современной культуре нет и в помине. Но, приходя на ту же выставку Андрея Могучего в Манеже, посвященную историям бывших императорских резиденций в окрестностях Петербурга, невольно вспоминаешь о триумфальных дягилевских проектах. Кто сегодня знает, что значит некогда знаменитая "скурильность" мирискусников? Между тем не свойственна ли многим из нас ирония, избавляющая от необходимости быть всегда и во всем серьезным? Ну и наконец: разве, живя в Петербурге, мы не мним себя жителями города несомненно русского, но больше, чем какой–либо другой в России, похожего на Европу?
