Не стоит слишком сокрушаться, если вы не читали последний роман Винфрида Георга Зебальда "Аустерлиц". На одноименном спектакле БДТ вы окажетесь в шкуре читателя, хотите того или нет. Куда там банальной аудиокниге: в монотонных голосах чтецов нет не только эмоций, но и точек с запятыми. Паузы намеренно расставлены поперек фраз, чтобы ни капли "актерской интонации" не просочилось между букв. Ни ролей, ни действия — только текст немецкого классика, который, по мысли режиссера Евгении Сафоновой, должен говорить сам за себя. Так, в общем–то, оно и происходит. Зрителю приходится с усилием вслушиваться в слова, поскольку все, что он видит, — это фигуры умолчания.
Василий Реутов в роли историка архитектуры Жака Аустерлица выходит на авансцену и молчит. Долго смотрит в угол. Уходит. И до конца спектакля "единым во плоти" не появляется. Из стереодинамиков звучит его голос, с двух экранов — отнюдь не одновременно с голосом — на нас смотрит его бесстрастное лицо, иной раз он появляется за экранами, где высвечиваются картотеки концлагеря Терезиенштадт, реконструированные на сцене Каменноостровского театра.
История Жака Аустерлица передана в романе от третьего лица. В спектакле она еще и разрезана, разделена словно бы случайным образом между Аленой Кучковой, Александрой Магелатовой, Марией Сандлер и Алексеем Фурмановым. Молодые артисты почти неподвижны на мертвенно–серой сцене. На ней почти ничего нет. Даже больше, чем ничего, — офисный стол и пара безликих диванчиков, прямое отрицание всего живого и человечного.
На два экрана пополам с белым шумом проецируются планы старинных крепостей, фрагменты вокзалов и дворцов, корни травы, чьи–то блеклые фотографии — картинки из романа Зебальда (сквозь них–то и просвечивает Терезиенштадтский архив). Их как бы в произвольном порядке перебирают руки актеров. Пасьянс не иллюстрирует рассказ. Между тем в нем изрядное место занимают рассуждения о фатальной ошибке строителей самых неприступных крепостей Европы или о промышленной архитектуре.
В толще синтаксически и документально нагруженного повествования лишь постепенно проявляется драма — и собственный, сконструированный уже не романистом, а режиссером смысл. Герой признается, что знания заменили ему воспоминания. Однако, испытав жестокий кризис, он вынужден отправиться на поиски своего прошлого. Случайно подслушанный разговор на вокзале натолкнул на верный путь. Аустерлиц — сын чешских евреев, отправленный в самом начале войны в Британию в приемную семью, — находит имена родителей, потом адрес в Праге, потом открывает страшную историю матери, жертвы холокоста, а потом… потом в спектакле случается чудо.
Жак Аустерлиц идет по пражской улочке и узнает ее — не как узнают новые сведения, а всем существом: эта брусчатка, та геральдическая синяя собака над парадной, кафель на лестнице, стены, дверь. Это все Василий Реутов проговаривает прямо в зал, уже "от себя", как человек, не привыкший к откровенности, но не имеющий более сил промолчать. Он говорит, что обратился к открывшей ему пожилой женщине с еле выученной на чешском фразой: "Здесь ли жила пани Аустерлиц?" А его старая няня, подруга матери, закрыла лицо руками и спросила: "Жако, это ты?"
Идеальный финал — спектакля, не романа. Он объясняет, оправдывает и отменяет холодный, бесприютный, разъятый на части мир, в который зритель был погружен предыдущие полтора часа. И дело не только в возвращении памяти о холокосте (хотя и в этом тоже). Как и "Аустерлиц" Зебальда, "Аустерлиц" Евгении Сафоновой — о природе памяти как таковой. Но вердикт режиссера, кажется, оптимистичней. Стоит постучаться в прошлое, и вам ответят. С любовью.
