Андрей Смирнов — выдающийся режиссер: достаточно назвать "Белорусский вокзал" (1971) и "Осень" (1974). Он долго был в простое, вначале из–за цензуры, а в 1990–е — из–за отсутствия денег. Вернувшись в кинорежиссуру после тридцатилетнего (!) перерыва, Смирнов снял по своему сценарию фильм "Жила–была одна баба" (2011). Необычная биография для постсоветского режиссера. С одной стороны, к его чести, он не кинулся в развлекательность, не ударился в госзаказ и не скрывал к тому же демократических убеждений. С другой стороны, на нынешних фильмах Смирнова лежит печать — как бы это сказать — отложенной правды. То, что нельзя было снять при советской власти, — например, рассказать о гражданской войне с точки зрения обывателя — спустя 20–30 лет уже не может выглядеть откровением. Это не столько вина режиссера, сколько беда времени. Однако попытка "доснять" сегодня то, что нельзя было раньше, по–видимому, утопична.
"Француз" имеет те же признаки отложенной правды. Безусловно, в нем нет восхищения "великим прошлым" — того, что является теперь почти нормой для российских сериалов и фильмов. По какой–то необъяснимой причине любая попытка поговорить всерьез о советской жизни вызывает ностальгию и умиление. Сегодня в нашем историческом кино можно почти все: критиковать, ужасаться, негодовать; нельзя только, как стало понятно после истории со "Смертью Сталина", смеяться над абсурдностью тоталитарного режима.
Основная мысль автора "Француза" в том, что советское общество было монолитным только на поверхности. Стоило чуть сдвинуть жердину забора, заглянуть во двор — и обнаруживались разнообразные формы другой жизни: диссидентской, неофициально–артистической, пассивно–оппозиционной — вплоть до эскапизма, буквального бегства куда–то в глушь. Но это восхищение неофициальным способом существования при советской власти также приводит к искаженному представлению. У зрителей создается ощущение, что в СССР эти формы были "общественной нормой", — а это в принципе не так. То, что некоторые исключения в 1960–е и позднее существовали, случалось не от доброты власти, а от ее нарастающего идеологического бессилия, а также было частью "уступок Западу" в краткосрочные оттепели. Но теперь это — вроде джазовых клубов или неформальных объединений художников 1960–х — предстает на экране как само собой разумеющееся.
Единственная новизна фильма Смирнова в том, что советские 1960–е мы видим глазами не нашего соотечественника, а молодого француза, который приехал учиться в МГУ. Тут вроде бы есть возможность посмотреть на советскую жизнь как бы объективно. Но очень скоро и этот эффект размывается: оказывается, фамилия у студента от отчима, участника французского Сопротивления — на самом же деле он сын русского дворянина и приехал в СССР искать пропавшего в ГУЛАГе отца. Эти изгибы сюжета давно стали штампом в постсоветском кино. Не спасает даже черно–белая гамма, в которой снят фильм. Это не драматизирует, а, напротив, эстетизирует разговор о прошлом, делая его уютным и милым. Сложное, но прекрасное было время, и какие люди, вопреки всему!.. — вот что в итоге получается. Как, впрочем, и всегда.
