Пост–Ост: в прокат выходит драма о теракте на Дубровке

Премьера картины состоялась в специальной программе Venice Days Венецианского кинофестиваля, где картина о "Норд-Осте" попала в тройку лучших, после этого лента участвовала в конкурсе "Кинотавра" и завоевала награду за лучший сценарий. Максим Заговора поговорил с режиссёром о том, почему нам так сложно говорить о посттравматическом синдроме в национальных масштабах.

Когда вы задумались о том, чтобы снять фильм о теракте на Дубровке?

— Очень давно на самом деле, просто раньше казалось, что мне не хватает профессионального опыта для такой серьёзной проблематики. Кроме того, меня тянуло в документалистику и публицистику, а это, конечно, совсем другой способ осмысления произошедшего. Но потом, три истории реальных женщин — свидетельниц трагедии — сложились у меня в один образ, в одну героиню — и так началась «Конференция».

Что это за истории?

— Одна женщина ушла в монастырь после этих событий, другая приехала на мюзикл с мужем и детьми, ей стало нехорошо и в антракте она уехала домой, оставив всю семью, а в начале второго акта произошел захват и сын погиб. Третья история — побег двух девушек из окна туалета в первую ночь. И вот три этих истории воплотились в образе главной героини — Натальи.

Пугающем образе ведь. В монашеском облачении, в этом зале она очень похожа на шахидку.

— Мне бы не хотелось такой буквальной аналогии. Она — православная монахиня, это очень разные религии, разное мировоззрение. При этом, конечно, есть символический образ женщины в чёрном, которая попадает в этот зал — и он мне действительно показался интересен.

Наталья постоянно повторяет: "Нам надо это проговорить, иначе мы всё забудем". Кажется, порой, что она говорит от вашего имени, объясняя сверхзадачу всего фильма.

— Да нет, просто мне кажется, что у нас люди вообще не очень любят проговаривать свой травматичный опыт. Этого не происходит, а, значит, не ведётся работа, терапия и мы вновь и вновь совершаем одни и те же ошибки. Но эти слова не моя мотивация, а моей героини. Она в первую очередь пытается решить собственные проблемы, справиться с историей, которую никак не может закончить. Много людей, с которыми я общался — это "люди с потерянным временем". Всё, что происходило после 2002 года для них — открытое окно. Они не чувствуют, что после теракта прошло уже 18 лет, они как будто потерялись во времени. И в фильме мне было важно сохранить эти ощущения даже на уровне визуальной эстетики — как будто всё происходит в прошлом. Даже сам театр с тех пор не изменился. Там отверстия от пуль до сих пор на колоннах в фойе.

Их специально оставили как память?

— Нет, конечно, никакого сознательного сохранения. Просто люди, которым принадлежит Центр на Дубровке, ничего не делают с помещением. Это частная организация, они сдают свой зал в аренду, там "Цирк танцующих фонтанов", например, есть. Им выгодно, чтобы никто не помнил, что произошло здесь в 2002 году.

Но, чтобы никто не помнил, наоборот, надо сделать ремонт и удалить все свидетельства той трагедии. Дырки от пуль уж подавно.

— Да в том-то и дело: там ничего не изменилось и там никто ничего не помнит, даже сотрудники, которые давно работают. Мы там всё-таки много снимали, много разговаривали. Вся память, словно табличка на здании школы — здесь учился тот-то и тот-то, а никаких подробностей никто не знает.

Я правильно понимаю, что вам важно было снимать именно в стенах Центра на Дубровке, а не в декорациях или павильоне?

— Да, было бы очень сложно сделать это в другом месте, потому что сам зал — это герой картины, и реконструировать его невозможно.

Сложно было договориться о съёмках? Вот ваша героиня в начале фильма приходит в дирекцию с идеей вечера памяти и происходит очень непростой разговор.

— Наша история очень похожа на эту сцену, но в фильме директор проявляет даже некое участие к проблемам героини, а у нас не было даже этого. Люди нацелены исключительно на заработок. Вопрос о коллективной памяти, что они могут как-то кому-то помочь, не стоял вообще. Они очень четко придерживались всех формальностей — как только мы задерживали смену хотя бы на час — тут же выставляли штрафы.

Можем, сама идея фильма была неприятна?

— Ну, конечно, им не нравилась история — но лишь потому, что она вряд ли поспособствует коммерческому интересу к театру.

Ваши актёры, Филипп Авдеев и Роман Шмаков, были в зале центра на Дубровке во время теракта. Они возвращались туда хоть раз до съёмок?

— Фил приезжал, даже буквально накануне съёмок мы вместе были с ним на поминальных событиях. А Рома первый раз с тех пор зашел в зал.

И каково им было?

— Им было важно, что мы — снимающие кино — это временное явление в этих стенах и обстоятельствах. Ну а нам, в свою очередь, они дали очень правильное ощущение того, что всё здесь произошедшее — абсолютная реальность, вот они — участники тех событий. И многим в группе было важно, как именно Филипп и Рома отнесутся к тому, что мы делаем. Их участие — некий абсолютный камертон этой истории.

Вы говорили, что свидетели этой трагедии очень неохотно делятся воспоминаниями. Как вы думаете, почему?

— На самом деле люди реагировали по-разному. Кто-то вообще не хотел ничего говорить, но были и те, кто очень подробно пересказывал воспоминания, кому было важно, чтобы они попали в картину, кто был готов участвовать, если бы я позвал сниматься. Интересно, что для них события первого дня и ночи, то есть самое начало захвата, складываются в цельную картину, а следующие дни у всех разные, все помнят их по-своему. И это меня поразило, как работает наша память, как нахождение в стрессовой ситуации её меняет.

У вас, как у режиссёра, была цель расставить все точки на I, открыть неизвестные факты своим фильмом?

— Мне было важно придерживаться существующих фактов, но я не хотел уходить в публицистику — это совсем не моя задача. Я не собирался делать расследование, "Конференция" — кино про людей, которые живут с этой травмой. У людей по всему миру, которые смотрят кино, у них ведь разный "Норд-Ост", внутренний. Конечно наш фильм о теракте, но и о тех людях, которые переживают посттравматический синдром. Эта история универсальна.

В российском кино вообще нет традиции фильмов-реконструкций национальных трагедий. Чтобы завязка — начало мюзикла, кульминация — захват зала, развязка — штурм. В Голливуде можно представить такую историю, в России, мне кажется, — нет.

— Чем шире кинематография, тем более разный опыт мы можем наблюдать. В Голливуде она, конечно, шире. У меня даже композиционно была другая задача. Мне было важно, что люди сидят именно сегодня и говорят о том, что произошло 18 лет назад, мне было важно показать эту конференцию, на которую они собрались.

Откуда вообще взялось слово "Конференция"? Вот ваши героини приходят к директору и предлагают ему организовать "вечер памяти", а он отвечает, "только давайте назовём это конференцией".

— Мне это слово нравится своей универсальностью. Нравится, как форма взаимодействия людей, когда нужно что-то проговорить. Это слово показалось мне очень подходящим и по форме фильм построен так, что его вполне можно назвать "фильм-конференция".

А реальные вечера памяти теракта на Дубровке как выглядят?

— Примерно так, как показано у нас в начале фильма, и как вы это себе представляете. Возложение цветов, сбор на площади, панихида в храме — несколько десятков, 20-30 человек максимум, причём большинство — это члены труппы, ведь они несколько лет жизни отдали этому мюзиклу, были большой семьёй. Они даже пытались сам спектакль заново поставить, но не получилось, потому что люди не шли совершенно.

Вы очень тяжело искали деньги на этот проект. Что пугало продюсеров?

— Не знаю, я не хочу никого огульно осуждать. Были люди, которые честно говорили: у нас есть другой сценарий, нам интересно с тобой сделать его, а про "Норд-ост" не хотим. Были, те, кто признавались, что не могут себе позволить сегодня реализовать такой проект. У кого-то это связано с внутренней цензурой, а у кого-то просто не было интереса.

Странно, ведь даже с точки зрения циничной продюсерской логики, "фильм про Норд-ост" — это уже слоган, уже реклама, уже внимание к фильму.

— Посмотрим на прокат, как это работает. Мне очень приятно, что сейчас кампания фильма очень деликатная, продюсеры понимают, что есть такие вещи, которые шире повседневных, индустриальных вопросов.

Вы сейчас сильно погружены в судьбу фильма? Режиссёры же делятся на две категории: одни сдают фильм, забывают и уже работают над новыми проектами, другие продолжают жить с картиной, участвовать в продвижении, не отпускают её.

— У меня всегда наступает момент, когда кино начинает жить своей жизнью. Я считаю, что, когда ты, сняв картину, продолжаешь жить её жизнью — это абсолютная авторская деградация, надо думать о будущем, следующих проектах.

Следующий фильм, над которым вы уже начали работать — это экранизация "Наводнения" Замятина, да?

— Не совсем. Там не только "Наводнение", но и "Север" — две повести, которые легли в основу сценария, то есть это будет вольная экранизация Евгения Замятина.

Сюжет "Наводнения" строится вокруг темы удочерения, отношений отчима и его приёмной дочери, оборачивающихся трагедией. Сейчас эти проблемы очень широко обсуждаются, да ещё и в контексте дела Юрия Дмитриева. Вы как-то актуализируете текст Замятина?

— Пожалуй, актуализирую, но не так, как вы предположили. Мне кажется, что сам текст Замятина очень современен, хоть и принято считать, что он — писатель "своего времени". Для меня центральная тема — сложные, ревностные чувства жены главного героя, то как она видит соперницу в приёмной дочери, её страхи, её ценности, абьюз со стороны мужа — и как это всё не может существовать в современном мире, вот о чём я хотел рассказать.

А что с мультимедийным проектом о российской полиции, который вы собирались делать?

— Вот он немного подвис: там финансовые трудности, сложность в реализации, пандемия внесла свои коррективы. Но я надеюсь, что вскоре мы к этому проекту вернёмся, потому что очень многое для его реализации уже сделано, он на финальной стадии.

А как он должен выглядеть?

— Это мультимедийная выставка на основе моего документального фильма "Сегодня на дорогах будет туман", и собственно сам фильм — очень странный, большой проект о российской полиции.

Вам не кажется, что полиция — главная проблема и главная боль современной России?

— Да нет, мне кажется, что у нас куда не посмотри — всюду главная боль и главная проблема.

ПЕРСОНА

Иван И. Твердовский — кинорежиссёр, сын документалиста Ивана Твердовского.

Дебютировал в профессии в 19 лет с фильмом о сложном восприятии счастья ребёнком "Святая канавка". В 26 лет снял первый полнометражный игровой фильм "Класс коррекции", получив награду за Лучший дебют на кинофестивале"Кинотавр", главный приз конкурса "К Востоку от Запада" фестиваля в Карловых Варах и фестиваля восточно-европейского кино в Котбусе. "Конференция" — четвёртый фильм Ивана И. Твердовского. Премьера состоялась на Венецианском кинофестивале.