По обыкновению: "Мещане" Горького добрались до Театра Ленсовета

Отчего это "Мещане" всё прибывают и прибывают в наш благословенный город? Дебютная пьеса Максима Горького (1901 год) пару лет назад появилась в Театре на Васильевском, под занавес 2020–го — в ТЮЗе, а теперь вот и в Театре им. Ленсовета.

Казалось бы, немало на свете драматургии на вечнозелёную тему отцов и детей. Но вот поди ж ты, не самый очевидный ребус, к тому же, казалось бы, раз и навсегда разгаданный Георгием Товстоноговым ещё в 1966–м, а снова требует внимания самых разных режиссёров. И решения этой хрестоматийной задачи у них не сходятся.

Впрочем, не будем сверять уравнения. К примеру, тюзовский минималистский зомби–апокалипсис в икейском антураже, сочинённый Елизаветой Бондарь, ничем не похож на спектакль Театра им. Ленсовета. Даже текст в них как будто разный, хотя отнюдь: всё тот же Горький, только у Василия Сенина — весь целиком, без малейших современных включений.

Режиссёр (и одновременно сценограф) решил не вторгаться даже в авторские ремарки. Старый диван, пианино, унылые стулья в рядок, мерный стук часов, прописанный автором филодендрон — всё на месте.

Обстановка на сцене — серая и тяжеловесная, как жизнь в семействе Бессемёновых. Речи — тоже. Персонажи — почти как настоящие. Разве что костюмы их почему–то из 1970–х. И это не единственные "почти" и "почему–то" в спектакле.

Царствует в ленсоветовских "Мещанах" заслуженный артист России Артур Ваха. Он совершенно сливается со своим Бессемёновым, не играет, а прямо–таки представляет собой весьма узнаваемый типаж. Полубизнесмен–получиновник (или депутат, что, пожалуй, одно и то же), хозяин жизни, бесконечно убеждённый в своей правоте и в праве на всеобщее послушание, уважение, наконец, колотый, а не пиленый сахар к чаю.

Разумеется, антисемит. Конечно же, скуп, хотя и кормит ежедневно ораву нахлебников (у Горького — без кавычек). Выговаривает своим никчёмным детям со скупой мужской слезой в голосе.

Натурализм Артура Вахи почти пугает: в его устах даже самые старомодные пассажи Горького обретают достоверность совсем сегодняшнюю.

При этом здешний Бессемёнов абсолютно одинок. Говорят, короля делает свита. Василий Сенин как будто сознательно решил поставить спектакль так, чтобы свита манкировала своими обязанностями.

Между всеми прочими артистами и их персонажами зияют щели и зазоры. Они тем больше, чем меньше актёрского опыта у занятых в постановке исполнителей. Если "отцы", включая Светлану Письмиченко и Евгения Филатова, и сами могут справиться с ролями забитой жены хозяина или очередного свободолюбивого пьянчужки, то "дети" без внимания режиссёра чахнут не по–горьковски.

Ивану Шевченко (студенту–недоучке Петру) приходится всё время трясти ногой и принимать самые странные позы: особенно удивляет распятие на диване. Татьяне Трудовой (недоотравившейся дочери Татьяне) вместо сколько–нибудь грамотного изображения клинической депрессии, в которой находится героиня, остаётся по–ученически декламировать текст, обращаясь к залу вместо собеседников (чтобы слышно было, не иначе).

Чудовищно нелепая женщина–вамп Елена в исполнении Марии Полумогиной вырвалась на горьковские просторы из другого жанра — в лучшем случае абсурдистского водевиля. Всеволод Цурило для резонёра Тетерева слишком могуч, Кирилл Нагиев для пролетария Нила слишком легковесен и т. д. и т. п.

А как они кричат! Через паузы. Даже когда вместо слов артистам приходится рычать букву "а", швыряя собеседников оземь. Так ужасная ссора превращается в комедию и вызывает сдержанный смех в зале.

А какими невероятными "перебивками" режиссёр перемежает мизансцены — от трансляции заставки телепрограммы "В мире животных" до целомудренной обнажёнки в мертвенном свете вертикальных софитов.

Редкие режиссёрские "находки" смотрятся не поэтическими отступлениями, а неловко пришитыми заплатками на ткани спектакля, в котором слишком много говорят бог знает о чём. Отцы и дети здесь, конечно, не понимают друг друга. Но стоит ли старательно вникать — почему? В финале всё равно останется лишь отмахнуться по–горьковски: "Да по обыкновению".