Когда–то кинокритики всего мира похваливали британский зомби–апокалипсис "28 недель спустя" — за сцену финальной битвы жертв вируса и пока ещё здоровых людей, снятую в почти полной темноте. Долгие минуты жутких криков, редкие вспышки фонариков, трясущаяся камера — всё это переплюнули на сцене Александринского театра.
Нашествие озлобленного холерой плебса на барский дом в конце спектакля "Дети солнца" погружено режиссёром Николаем Рощиным в темноту абсолютную: вопли бьющих и побиваемых обходятся без единого проблеска света. Потом, правда, картина чуть проясняется, и здешние зомби принимаются добродушно выяснять, кто кого стукнул и как именно чуть не убил.
Неизвестно, почему пьеса Максима Горького об интеллигенции, страшно далёкой от народа, понадобилась главному режиссёру Александринского театра именно сейчас. Но её пессимистичное звучание усилено стократно даже без музыки Ивана Волкова, играющего главную роль учёного Протасова. А уж с нею в эпилоге — и подавно.
Пресловутый народ — воплощение хтони, пузыри земли, вылитые зомби. Серые, чёрные, страшные, еле шевелятся в своём невнятном тряпье, поднимаются с железных кроватей холерного барака, только чтобы побить кого-нибудь (Егор — жену, жена — его собутыльника и проч. и проч.), грязно полапать (Фиму, например, или даже сестру хозяина дома Лизу, нечаянно забредшую в этот мордор), в крайнем случае, листовку вслух почитать.
Глас этого народа — нянька Антоновна, великолепная в своей угрюмой монотонности Елена Немзер. Руки его — дворник Роман (Валерий Степанов), замечательно чинящий электричество в начале постановки: палкой по патронам на столбе. Местный трикстер — люмпен–алкоголик Яков Трошин (Иван Ефремов), чей витиеватый нахрап останавливает только та самая палка, да и то ненадолго. Холерный бунт затевает, кажется, именно он. А его мутновато–угрожающее "и оч просто" — главный мем спектакля — застревает в памяти намертво.
На другой, правой стороне больничного барака — те же кровати вокруг буржуазной сияющей ванны с львиными ножками. Тут располагается царство разума. В ванне всклокоченный Павел Протасов (Иван Волков) полощет дымящуюся колбу с прокисающими дрожжами. В ней же, наполненной реальной водой, половину двухчасового спектакля мокнет его аристократичная жена Елена (Анна Селедец). Сюда залезает ветеринар Чепурной (Сергей Мардарь), отважившийся на признание в столь сложном, чисто интеллигентском чувстве, как безответная любовь.
Кровати тоже не стоят без дела. На одной из них большую часть времени проводит Лиза, мучающая посттравматическим синдромом себя и всех вокруг. На другую регулярно плюхается вниз лицом Протасов: как заканчиваются прописанные Горьким реплики, так бух — и замер, словно в нём нажали кнопку "выкл.". Образованный класс "включается" в разговорах о любви и высоких идеалах, лица сияют, все обнимаются.
Однако трескучие горьковские пассажи о детях солнца и прекрасной России будущего в устах Елены, Протасова, художника Вагина (Сергей Балакшин) звучат как минимум неубедительно. А часто и оч смешно. Понятно почему. На Антоновну здесь шикают, Егора (Николая Белина) откровенно боятся, посредников между двумя мирами — Меланью (Янина Лакоба) и Чепурного с их любовью и даже юркого как змея дельца Назара (Дмитрий Бутеев), который того и гляди купит всю здешнюю интеллигенцию с потрохами, — в барском доме попросту не слышат: "Всё это не нужно".
А стоит объявиться холере, оазис правды и красоты пустеет: все кровати мгновенно перетащены налево, к народу, и одна лишь Елена остаётся подтыкать саван усопшей. Тьма за дощатым настилом сцены поглощает и Чепурного, и Лизу, электрический столб валят бунтовщики, занавес.
Но не тут–то было. Из глубины ямы на авансцену поднимается оркестрик. Мария Лопатина (Лиза), а за нею лично Иван Волков выходят дирижировать уморительно–легкомысленными пьесами собственного сочинения. На экран во всех подробностях проецируются картины кисти Елены Немзер — неопримитивистские вариации на тему картины Вагина.
Корабль детей солнца, он же во время кораблекрушения и после него выписан в малейших деталях, портреты узнаваемы, "лица" морских гадов, буревестника и самой распоследней черепашки исполнены неподражаемых эмоций, смерть с косой очаровательна.
Этот ёрнический эпилог — великолепный аналог горьковского многоточия в конце "Детей солнца". Возможно, зрители станут трактовать его по–разному, но вообще–то — всё ясно как божий день. И оч просто.
