Чтобы не изобретать велосипед, можно опереться на плечи великих и взять пример с "Фабрики" Энди Уорхола, которая в 1960–е годы работала на Манхэттене. Пишут, что там живописец не только творил сам, но и поставил выпуск собственных произведений на поток, пригласив множество подмастерьев. Для чего была создана особая, неповторимая творческая атмосфера, которая стала известна вольными нравами. В частности, всё вокруг, включая стены, унитаз и кота, выкрасили в серебристый цвет.
В результате мастерская быстро стала местом силы для богемы, притягивая со всего Нью–Йорка самых разных её представителей: музыкантов, художников, писателей, а также, если не отклоняться от статьи в "Википедии", амфетаминовых наркоманов, драг–квин и актёров подпольных порнофильмов. Таким образом, на поверхности возможный рецепт успеха (он ни в коем случае не является финансовой рекомендацией): сдать по льготной ставке мастерскую какому–нибудь известному столичному художнику, где на него будут работать художественные негры, а мы будем на это смотреть и радоваться.
Но, во–первых, наркотики — это зло, и без наркоманов придётся обойтись (частично компенсируется тем, что порнофильмы ныне необязательно должны быть подпольными).
Кроме того, чтобы всё получилось, художник должен быть личностью масштаба Энди Уорхола, а где такого найти? Впрочем, если события будут развиваться в том же духе, что и сегодня, подобным местом силы в Петербурге вполне может стать музей Академии художеств, уже привлекающий творческих личностей, внутри России известных поболее, чем Уорхол. Правда, для этого ему придётся отказаться от коллекции выставленных в его залах копий античных скульптур, которые в иных ракурсах смотрятся там пережитком прошлого и досадным архаизмом. Или хотя бы позволить современным художникам их нарядить и раскрасить или просто перевернуть с ног на голову.
В этой связи, раз уж мы решили адаптировать западный опыт к российскому контексту, было бы неправильно не вспомнить и первые отечественные примеры креативных пространств. Среди которых можно назвать лофт, где в 1880–х годах остановился Максим Горький.
"И вот я живу в странной, весёлой трущобе — Марусовке, вероятно знакомой не одному поколению казанских студентов. Это был большой полуразрушенный дом на Рыбнорядской улице, как будто завоёванный у владельцев его голодными студентами, проститутками и какими–то призраками людей, изживших себя", — вспоминал писатель.
По его словам, дом был набит людьми и похож на муравьиную кучу и, что для нас сейчас самое главное, там постоянно занимались разного рода творчеством.
"С утра до поздней ночи он гудел; непрерывно трещали машины швеек, хористки оперетки пробовали голоса, басовито ворковал гаммы студент, громко декламировал спившийся, полубезумный актёр, истерически орали похмелевшие проститутки, и — возникал у меня естественный, но неразрешимый вопрос: “Зачем всё это?”" — размышлял литератор в повести "Мои университеты" (видно, что такого рода места были в то время в новинку). В этом арт–пространстве он собрал много материала для известной пьесы "На дне".
Как видно, это два полярных примера, лофты для богатых и бедных, а нам требуется промежуточный вариант для среднего класса, то есть 70% граждан России с доходом от 17 тыс. рублей. Они могут, например, сочетать серебряного кота (его можно адаптировать к местным традициям, сказав, что это сказочный кот учёный) и швейные машинки, за которыми (в этой жизни ничего нельзя исключать), возможно, смогут шить одежду заключённые.
