Словосочетание "спальные районы" вызывает исключительно негативные ассоциации. "ДП" решил разобраться, можно ли противостоять люмпенизации и гуманизировать эту огромную часть города, отняв у машин общественные пространства.
Понятие центра в Петербурге размыто: есть границы официальные, и есть ментальные. То, что считают центром сами жители, не менее важно, чем нормативные, бюрократические определения. Так, исторический центр Петербурга как объект всемирного наследия из списка ЮНЕСКО — это не только центр как таковой (Центральный и Адмиралтейский районы), но и некоторые пригороды, а также совсем неочевидные объекты вроде Колтушской возвышенности, проходящие под грифом "связанные с центром группы памятников".
Студентка департамента социологии
Высшей школы экономики в Петербурге Анна Трофимова проводит исследование, пытаясь выяснить, что подразумевают под центром сами горожане. Анна показывает карту города: красными квадратами отмечена территория, которую респонденты наиболее часто указывали как центр. Фактически она совпадает с участком Невского пр. от Садовой ул. до Дворцовой пл. Васильевский остров или Петроградскую сторону респонденты в понятие центра не включают. Главные объекты центра, по версии респондентов Анны, — это Зимний дворец и территория вокруг него, Исаакиевский собор, Адмиралтейство, Гостиный Двор и Дом Зингера. "Во–первых, выяснилось, что чем дольше человек живет в Петербурге, тем шире у него центр, — комментирует Анна Трофимова. — Во–вторых, основой центра является Невский пр. от Адмиралтейства до Садовой. В–третьих, люди передвигаются по центру в основном пешком, поэтому центр для них — это место, которое "нравится", в смысле в нем удобно и интересно гулять".
Спальный район — оппозиция центру в том смысле, что людям в нем, как правило, не нравится и неинтересно. Исключения — вроде создателя популярного "паблика" "Спальные районы страны Oz" Игоря Антоновского, считающего советские хрущевки и брежневки отвечающими идеям о невидимой архитектуре Ле Корбюзье, — крайне редки.
Впрочем, само понятие "спальный район" не менее дискуссионное, чем "центр". По словам архитектора и урбаниста Данияра Юсупова, можно выделить не менее трех типов "спальников": пространства в центре, используемые как спальные (например, Коломна); высотные новостройки и советская типовая застройка. Последнюю категорию обычно и имеют в виду, когда говорят про спальные районы.
Районы мечты
"Жилые микрорайоны, которые создавались в Ленинграде в 1970–1980–е годы, проектировались мощными институтами, учитывавшими и продумывавшими все — от глобальной концепции до мелких частностей. На подрамниках архитекторов появлялись залитые солнцем зеленые магистрали, уютные тихие дворы и красивые современные универсамы, детские сады и многофункциональные "стекляшки". Институты виртуозно рассчитывали сети, транспортные нагрузки, оптимизировали пешеходные пути. Это был подлинно научный комплексный подход, — считает совладелец Simmetria Architectural Bureau Александр Стругач. — Но именно в эти годы строительный комплекс, работавший в распадавшейся системе плановой экономики, стал особенно сильно сдавать. На благоустройство дворов и детские садики с каждым годом резервировалось все меньше средств. В итоге в 1990–е, когда СССР развалился, многие крупные проекты остались незавершенными. Одной из значительных проблем явилась и большая удаленность ряда таких территорий от центра".
Визуально среда периферийных микрорайонов стала деградировать в связи с резко возросшим вандализмом, продолжает Александр. "В начале 1990–х на Комендантском пр. стояли новенькие экспериментальные дома с помещениями для магазинов на первом этаже. Эти встроенные помещения были объединены в общую галерею, приподнятую над землей на полметра. Торговые ячейки, являвшиеся символом кооперации и нарождавшегося рынка, были оформлены в лучших традициях позднего СССР — с латунными профилями, высококачественным стеклом с резиновыми вкладышами, утепленными глухими вставками. Дома не подключили к сетям, в магазинчики никто не въехал. В итоге через полгода в этих чудесных галереях не осталось ни одного целого стекла. Страшно все это смотрелось".
Затем, как известно, первые этажи наиболее "вкусных" домов оккупировали магазины и салоны. Процесс коммерциализации первых этажей, когда торговые точки открывались в квартирах, расположенных на первых этажах, шел в основном до начала 2000–х, но локально теплится и ныне. "Так уютные дворики и зеленые зоны, придуманные в проектных НИИ, остались лишь на бумаге", — резюмирует Александр Стругач.
Люмпенизация
Параллельно с деградацией среды спальных районов произошел процесс люмпенизации части местного населения. По словам доцента НИУ ВШЭ в Петербурге Елены Кудрявцевой, тренд объясняется особенностями расселения в советское и постсоветское время. При этом если люмпенами в 1970–1980–е годы становились приезжие, не сумевшие встроиться в ритм Ленинграда, то сейчас люмпенизируется местное население. "К концу советского периода люмпенизация была более явно выражена в центре города из–за коммунальных квартир: в то время более–менее крепкое, социально активное население уехало в отдельные квартиры — в основном на периферии. А сейчас мы видим обратную картину: начинается ярко выраженная люмпенизация районов, которые были новостройками в 1960–1970–е годы.
Причем это проблема снижения не столько уровня жизни, сколько уровня социальной активности и социальных желаний. Многие из тех, кто получил квартиры в советских новостройках, уже умерли, и остались их внуки. Вот эти внуки, выросшие в условиях относительного достатка, не получив толком образования (потому что не очень–то и хотели), сейчас доживают в квартирах. Квартиры начинают приходить в упадок, внуки спиваются, они толком нигде не работают. Это целые сообщества в микрорайонах: можно заметить, как с утра эти люди собираются на полянах и начинают распивать алкоголь".
Другой социальный тренд, отчасти связанный с люмпенизацией, — рост локального патриотизма. Используя терминологию социологов, это "обиженный патриотизм" — базирующийся на противопоставлении "тут" и "там" (и если Россию противопоставляли Западу, то периферия является антонимом центра). Патриотизм вопреки обстоятельствам. Самый яркий пример — Купчино: местная группа "Вконтакте", насчитывающая 25 тыс. человек, — одна из самых живых в сегменте; местный краевед Денис Шаляпин 2 года назад выпустил книгу об истории района; в этом году вышли "Записки купчинского гопника" Глеба Сташкова; дизайнер Евгений Потехин создал собственную марку одежды, обыгрывающую название Kupchino на свитшотах и футболках.
Третий тренд, позитивный, — жители старых "спальников", глядя на новые высотные микрорайоны, вроде тех, что выросли у станции метро "Парнас" и в Шушарах, пересматривают свое отношение.
По сравнению с новыми монстрами "хрущобы" кажутся не такими уж и ужасными, говорит Данияр Юсупов. Поэтому жить люди предпочитают все же в бывших новостройках — сдавая жилье в новых в аренду.
Децентрализация
Готовя материалы для разработки "Стратегии 2030", комитет по экономической политике и стратегическому планированию выяснил, что в условном центре сосредоточено более трети рабочих мест: 900 тыс. против 2,5 млн в целом по Петербургу. При этом собственно в спальных районах живет около 4 млн человек. Неудивительно, что рано или поздно должен был начаться процесс децентрализации, инициируемый как сверху (Смольным), так и снизу (местным населением и предпринимателями).
"В спальных районах масштабы всего — домов, пустых пространств — настолько велики, что самоорганизовываться очень трудно. Когда вы селите в один подъезд тысячу человек, им трудно вылиться в сообщество, потому что сообщества в несколько сотен индивидов не бывает. В этом смысле во дворе–колодце в центре гораздо проще знать всех в лицо и объединиться с какой–то целью", — считает программный директор института урбанистики "Среда" Олег Паченков. "Есть исследования, которые говорят о зависимости уровня самоорганизации сообщества от высотности здания и количества жильцов. Например, чем выше здание, тем меньше вероятность, что в случае опасности другие жильцы вызовут вам полицию", — говорит Елена Тыканова.
Децентрализация видна и в том, что в спальных районах появляются учреждения и заведения, более характерные для центра. В частности, гастрономического и питейного свойства. Так, например, в типовом ТРЦ "Заневский каскад" в прошлом году посреди фуд–корта появилась кофейня Luigi Cafe, с пианино и десертами от итальянского шефа.
Подобное заведение более привычно смотрелось бы на Невском пр. или в какой–нибудь хипстерской агломерации вроде лофт–проекта "Этажи". "В то время было легче найти аренду на окраине, чем в центре. Это сейчас кризис и в центре много свободных мест, — объясняет владелец Luigi Cafe Александр Виноградов. — А второе — мы подумали, что в центре и так очень много кофеен. Почему бы не открыть что–то хорошее не в центре? Моя любимая история — про бабушку, которая живет в двух станциях метро. Она часто приезжает и рассказывает: "Когда я была молодая, жила в Риге с родителями. И с тех пор запомнила вкус кофе. Вы знаете, что в Латвии самый вкусный кофе? И вот я к вам хожу — понимая, что с тех пор я кофе и не пила". По словам Александра, через несколько месяцев еще одна кофейня откроется в Купчино, а до этого — на Большой Конюшенной ул.: "У нас обратное движение: сначала открылись на окраине — потом в центре".
Что касается заведений культуры, то яркий пример — театр "Буфф", также расположенный на Заневском пр. "Начнем с плюсов: во–первых, мы единственный театр в Красногвардейском районе, и конкурентов тут нет. Второе — расположение рядом с метро. И еще: у нас есть своя парковка, в то время как в Центральном районе это проблема, — перечисляет специалист по связям с общественностью Маргарита Маркелова. — Минусы: плотное движение в сторону "Ладожской" в час пик и то, что театр не находится рядом с культурными достопримечательностями, поэтому у нас не так много пеших туристов".
Как у них
В Европе есть как удачные, так и неудачные примеры трансформации периферийных районов. В качестве удачного Данияр Юсупов упоминает район Марцан в Берлине: "Это один из самых больших "спальников", возведенных в Европе в эпоху панельного домостроения. Чтобы ввести его заново на рынок недвижимости, здесь "выстригали" этажи, уменьшая высотность, комнаты и балконы делали больше, организовывали выходы на приватные участки. Все это происходило при государственной поддержке".
Олег Паченков приводит другой пример в том же Берлине — Мауэрпарк, организованный на месте снесенной стены: "Там появилась довольно простая инфраструктура: бетонная баскетбольная площадка и амфитеатр, который поднимается к холму. На его вершине — стена, отгораживающая парк от стадиона: это официальная точка граффитистов.
И еще один элемент — блошиный рынок по выходным. И если прийти сюда в выходной день — это общественное пространство мечты. Туда приходят десятки тысяч людей и делают что хотят: жонглируют, жарят шашлыки, играют в баскетбол или бадминтон.
Предприимчивый ирландец приносит ноутбук и колонки и устраивает в амфитеатре караоке. Никто не оккупирует территорию — она принадлежит всем. Фантастическое место".
"В Европе много делают на уровне генеральных планов городов, чтобы не допустить самого понятия "спальный район", — добавляет вице–президент фестиваля "Артерия" Илья Филимонов. — Например, в Милане генплан основан на формировании в таких районах мест приложения труда, общественных пространств и центров — это движение от центра, создание комфортной среды, которая влияет на людей и побуждает их к развитию".
Есть, впрочем, и примеры малоудачной работы со "спальниками" в Европе. Наиболее очевидный — копенгагенский район Орестад: построенный уже в новом тысячелетии, он, несмотря на дизайнерский блеск, стал практически аналогом нашего Парнаса, местом пустынным и пугающим. "Орестад — это пример того, как бизнес–интересы "отжимают" социальные. Несмотря на то что там исправный архитектурный дизайн, есть дизайн открытых пространств, это все равно дома, населенные мигрантами", — говорит Данияр Юсупов.
“
Честно говоря, мне очень сложно представить, что пространства периферийных микрорайонов Петербурга в ближайшее время смогут превратиться во что–либо более пристойное. Особенность больших комплексных проектов в том, что вложение средств происходит, как правило, один раз. Потом — только обслуживание и поддержание формы, это в лучшем случае. Проще говоря, такие вещи строятся раз и навсегда. В случае с питерскими микрорайонами 1990–х — начала 2000–х шанс, мне кажется, уже упущен. Вряд ли кто–либо на практике будет заниматься их серьезным глобальным рестайлингом. Девелоперы при любом раскладе всегда будут хотеть работать с чистого листа. Наиболее очевидно это доказывают проекты намывов. Для всех оказывается выгоднее создать совершенно новую территорию, где можно будет играть по новым правилам, чем реконструировать или переделывать среду проблемных окраин. О благоустройстве и гуманизации среды микрорайонов речи не идет. Так что это возможно только лишь в формате экспериментальных программ или точечной благотворительности. Вероятно, эти районы и кварталы будут продолжать деградировать, пока не произойдет какой–то качественно новый переход. А произойти это может гораздо раньше чем через 20 лет. Так, к примеру, знаменитый гонконгский район Каулун, представлявший собой сверхплотный мусорный город, после определенных политических событий очень быстро расселили и полностью снесли в кратчайшие сроки. Это была буквально санитарная спецоперация. Теперь на этом месте совсем другая застройка.
Александр Стругач
генеральный директор Simmetria Architectural Bureau
“
Хрущевки и брежневки перестают быть однозначно спальными, потому что с укреплением сети метро, открытием новых станций все первые этажи оказываются выбриты щелевым девелопментом. Впрочем, на практике это выглядит так: одни люди просыпаются и покидают "спальники" — на их место приезжают те, кто работает в щелевом девелопменте. Чтобы этот процесс развивался не стихийно, хорошо бы придать ему форму не только юридическую, но и сделать нечто вроде мастер–плана развития данных сервисов. Одновременно они могут служить укреплению локального сообщества, его представители будут иметь отношение к мелким бизнесам, которые происходят в пространстве их жизнедеятельности. Второй момент: в районах, которые принято считать спальными, растет запрос на определенную категорию пространств, где можно заняться некоторыми видами производств, разместить свое рабочее время. В Купчино проживают сотни тысяч людей, при этом набор публичных сервисов там очень скуден. Если там столько людей, будем считать, что они более–менее разные. Пока же обстоятельства делают их более–менее одинаковыми: привычная ассоциация при слове "купчинцы" — люди в шлепанцах и трениках. А если ты не такой — садись на метро и уезжай в другое пространство.
Данияр Юсупов
архитектор
“
Я сам вырос в спальном районе на Гражданке. Мне все казалось прекрасным: двор жил. Но сегодня обитатели спальных районов предъявляют другой запрос — а районы все те же. Они должны меняться, должен появляться другой способ времяпрепровождения. В 1990–е годы (как мне кажется, из соображений безопасности) исчез способ проведения времени во дворах. Одновременно усложнился образ жизни. В СССР все были более–менее одинаковы. Сейчас мы имеем людей с разным стилем жизни, и каждый вполне мог бы пользоваться общественными пространствами, чтобы реализовывать свой стиль жизни. Кому–то нужен открытый wi–fi, чтобы сидеть с ноутбуком на солнышке. Кому–то нужны скамейки, чтобы пить пиво, кому–то — чтобы играть в домино. Кому–то нужны пивные бары, кому–то — винные. Все эти люди живут в одном пространстве — большом, сплошном, ни для кого. Сегодня это не общественные пространства, а пустыри между домами. Их нужно сегментировать, разделить на части, которые бы отвечали запросам разных групп. Пенсионерам нужны клумбы, а молодежи — ходить по газонам. Сейчас эти пространства принадлежат машинам. Если ничего не менять — и через 10, 20 лет так оно и будет: они останутся бессмысленной городской тканью, обслуживающей странные потребности городской жизни, вроде парковки, но не обслуживающей те способы жизни, которые кажутся более важными.
Олег Паченков
программный директор института урбанистики "Среда"
