Рецензия на оперу "Травиата"

Режиссер Клаудиа Шолти вот так прямо и говорит: "Поведение героев будет современным, но выглядеть они будут несовременно, так что в итоге получится мое любимое смешение стилей". Воистину: простота не слишком-то симпатичнее воровства. То есть можно похерить логику, изнасиловать здравый смысл в особо циничной форме, а притом, если обзовешь это "смешением стилей", получится вроде как режиссерское решение.

Судите сами. Художница Изабелла Байвотер воздвигла посреди просторной сцены нового здания Мариинки натуральную карусель. Это как бы круглый дом: стены раздвигаются, внутри анфилада, замкнутая кольцом, вращение которого воспроизводит движение героев из комнаты в комнату. Интерьеры соответствуют времени действия оперы Верди: 1846 год. Допустим, наши современники обставили квартиру под старину. Но костюмы (также от Байвотер) не оставляют сомнений: все-таки это 1840-е. Хотя обряженные в них персонажи ведут себя престранно — даром что называются баронами, маркизами и виконтами. Да и куртизанки — хоть и полусвета, но все-таки дамы. Однако, например, Виолетта покашляет-покашляет ввиду начинающейся чахотки — да и отхлебнет здоровый глоток шампанского из горла, хотя бокалы в доме имеются. И вообще всю первую картину она не выпускает бутылку из рук. В соседней комнате два господина в сюртуках и дама в бальном туалете нюхают кокс — судя по размашистости жестов, в лошадиных дозах. Кто-то из гостей нажирается так, что оказывается в одних подштанниках и, еле стоя на ногах, ретируется в кулису — явно чтобы проблеваться. Интересно, это положенная в основу либретто "Дама с камелиями" Дюма-сына — или уже "Яма" Куприна, живописующая заштатный киевский бардак?

Но г-жа Шолти с тем же простодушием продолжает: "Их жизнь — скорее нечто в стиле sex, drugs, rock and roll… Я хочу, чтобы спектакль был красивым, поэтому не собираюсь ставить его в современных декорациях". Это, конечно, хорошо в рассуждении маркетинга — слова про sex и drugs воспроизвели едва ли не все анонсы премьеры. Однако либо действие происходит в Париже XIX века, где действуют законы патриархальной морали, согласно которым сестра Альфреда не может выйти замуж, пока ее брат связан с падшей женщиной, — главная сюжетообразующая коллизия: Виолетта приносит себя в жертву, бросая возлюбленного. Либо на дворе время сексуальной революции, а место действия — Вудсток. Но говорю же: до логики ли тут (пусть даже и женской)? На балу у Флоры Альфред вызывает на дуэль барона Дуфоля, нового покровителя своей бывшей пассии. Однако дуэль — понятие из позапрошлого века, а мы в каком? Не подскажу, поскольку Альфред с бароном тут же устраивают остервенелый и довольно комичный мордобой, который мы видим в мелькании стробоскопа. Когда восстанавливается обычное освещение, руки и лицо Альфреда вымазаны театральной кровищей…

Кстати, насчет "красивого спектакля" — вкус у режиссера и художника весьма своеобразный. "Карусель" — определение самой г-жи Байвотер, и вся сценография выдержана в ярмарочно-цирковом духе. Загородный дом представляет собой павильон, увитый золотыми лианами, по бокам на искусственном лугу цветут бутафорские деревья, а поверх них еще и трепещет настоящая листва в видеопроекции. В доме Флоры к люстре приделано кольцо, в котором висит акробатка в костюме попугайской расцветки, она сопровождает разворачивающиеся внизу события своими телодвижениями; потом к ней присоединяются двое коллег на трапециях. Наконец, в последней картине, когда Виолетта умирает под шум карнавала на улице, — карнавал овеществлен разными неустановленными мужчинами и милой девушкой с такой репрезентативной бородой, что Кончита Вюрст обзавидовалась бы.

Спасти эти сапоги всмятку могло бы разве что гениальное исполнение. Валерий Гергиев из двух премьерных спектаклей провел первый (по непроверенным слухам, на следующий день маэстро задержался на приеме экономического форума), второй — Михаил Синькевич, в нем уровень оркестра и певцов колебался от нормального до посредственного.