Рeжиссер Александр Сокуров об опережающем страхе, который перелицовывает Россию

Некоторое время назад вы предлагали создать национальную сеть кинотеатров, которая бы финансировалась государством и показывала хорошие фильмы. Чтобы хорошие фильмы доходили до зрителя. Кажется, идея даже получила одобрение со стороны государства, и все–таки она не реализована. Почему?

— Потому что для этого нужно работать. Деньги, которые государство выделяет на культуру, нужно расходовать в том числе на создание такой сети. Мне кажется, что однажды эти деньги уже были выделены. Об их дальнейшей судьбе мне ничего не известно. Когда возникает тема денег, всегда появляются какие–то таинственные обстоятельства.

Никакой другой причины нет — просто надо работать. Министерство культуры для этого и существует. Оно должно заниматься не политическими проблемами в искусстве и не выяснением отношений с авторами. Оно должно создавать возможности для знакомства граждан с культурой.

В случае с кино — представить план создания такой сети недорогих мобильных кинотеатров по всей стране. Там надо показывать в первую очередь наши фильмы, в том числе и документальные, которых создается уже достаточно много, а также лучшие западные картины. Главной проблемой является лень. Сказать мало — надо делать. А чиновники не хотят работать, и даже президент не может их заставить. Я уже много раз сталкивался с ситуацией, когда есть прямое распоряжение президента, но оно не выполняется. Теперь меня это уже не удивляет.

И что же может изменить эту странную ситуацию?

— Политическая воля и люди. Другой министр культуры или президент, который проанализирует ситуацию и увидит, что значительная часть работы была просто бессмысленной. Но сейчас с этим есть сложности. Некоторые люди, которые считали себя вправе указывать на ошибки министров и президента, — они уже не на свободе.

У нас продолжает расти политизированность, отчасти в связи с осенними выборами. Вы занимаете любопытную позицию: оппозиция считает вас своим, но вы ее критикуете. Как во время одного из "Открытых диалогов" со Светланой Алексиевич, где все, кроме вас, толковали о черно–кровавом режиме и его неизбежном падении, а вы возвращали их на землю.

— Просто я считаю, что политика — это профессия, и если ты ввязался в политический процесс, то надо вести себя профессионально. Если ты потерпел поражение, надо понять, как из этого поражения выходить.

Всех тогда потрясла ваша фраза о том, что единственное эффективное учреждение в России — это администрация президента.

— Ну да. А что они хотели? Они с кем соревнуются? Они соревнуются с хорошо организованной бюрократической системой. У нас в Конституции администрация президента не упомянута, но де–факто она существует и играет важную роль. Она помогает президенту в его политической работе. Этот орган работает независимо от других, и у них, в сравнении с другими разрозненными политиками, много возможностей. Но если ты ввязался в политическую работу, ты должен с ними соревноваться. Иначе не ввязывайся, занимайся "общественной деятельностью".

Тогда же вы сказали, что почти перестали слушать главную либеральную радиостанцию и смотреть главный либеральный телеканал, потому что они находятся в некотором отрыве от реальности.

— Там слишком много игры в политику. Я давний слушатель "Эха Москвы", и я смотрю "Дождь" с момента его основания, но сейчас — реже.

Если ты собираешься соревноваться с бюрократическим аппаратом и президентской властью, нужно иметь навыки политической борьбы и уметь ориентироваться. А наше оппозиционное сообщество не очень любит признавать свои собственные ошибки.

Они пытаются, но у них мало опыта, мало времени и мало ресурсов. Я имею в виду не деньги, а прежде всего людей. Оппозиция должна опираться на молодежь, иначе в ней нет никакого смысла. Плохо, когда она представляет только людей старшего поколения. А сейчас там молодежи мало.

У нас в последние пару лет все политические (и не только политические) вопросы обсуждаются сквозь призму Украины. Майдан, Крым, санкции, Донбасс и т. д. Вы в 2008 году предсказывали войну между Россией и Украиной. А какие ожидания теперь?

— Еще до 2008 года было понятно, что не сегодня завтра там вспыхнет. И проблема носит не политический, а национальный характер. На Украине были и есть силы, склонные к большей независимости, к большему самоопределению. Бытовые конфликты между русскими и украинцами были всегда, в советской армии, например.

Сейчас же у меня хорошие предчувствия. Думаю, что все будет потихоньку налаживаться. Особенно если Путин отпустит Савченко. И то же самое касается Олега Сенцова. Это совершенно политическая история. Такое большое, великое государство, как Россия, не должно совершать таких ошибок. Он все равно выйдет из тюрьмы, и я думаю — скоро, а тяжелая память о России у него останется до конца жизни.

Это вопрос политической грубости, неосмотрительности, безграмотности. Администрация президента, которую я успел похвалить, как раз для того и существует, чтобы президент от имени государства не совершал таких грубых ошибок. Ведь это в конечном счете будет списано именно на Путина, кто бы ни был реальным автором что одной авантюры, что второй.

Я пытался защищать Сенцова на заседании совета по культуре при президенте. Не как режиссера — режиссер он еще начинающий, — а просто как человека. Я предложил подготовить обращение к президенту о его освобождении, о его помиловании. Но меня, к моему удивлению, никто не поддержал. Даже мои коллеги–режиссеры.

А почему вам кажется это удивительным? Вы смотрите сквозь призму человекоцентричности, а остальные — сквозь призму политических боев.

— Дело было даже не в политике. Члены совета думали прежде всего о своей безопасности и не хотели вслух от своего имени об этом говорить. Хотя все они надежно защищены или заслугами, или возрастом, или и тем и другим. Возможно, их испугало, что речь пойдет о решении, принятом спецслужбами, правительством и президентом.

Я уверен: если бы такое обращение от имени совета было отправлено, то ни с кем из них ничего не случилось бы. Но этот предварительный, опережающий страх — он перелицовывает Россию. Может, президент даже надеется, что кто–то будет протестовать и участвовать в боях с бюрократией. Потому что он находится между обществом и бюрократией. Бюрократический аппарат давит на него всеми возможными средствами. Они отстаивают свои интересы, отличные от интересов государства и от интересов президента. И кто победит? А общество не пользуется своими возможностями, чтобы противопоставить себя этой бюрократии.

В одном из интервью совсем по другому поводу вы сказали: нам в России надо собирать друг друга. Согласны ли вы с тем, что сейчас происходит как раз обратный процесс? Скажем, политические споры разделили друзей в пропорции 50 на 50, а тех, кто способен разговаривать со всеми и всех понимать, становится все меньше.

— Согласен. Понимаете, я хочу жить в мирном и сильном государстве. У нас гигантская площадь, и мы должны с большим вниманием относиться к тому, что происходит внутри государства. В такой стране может начать развиваться массовый бандитизм или другие формы деструкции. Пространство таких масштабов держать под контролем очень трудно. Легко сказать — "наведите порядок". А вы попробуйте навести порядок в стране, где 10 часовых поясов. Где одни еще не начали рабочий день, а другие его уже завершили.

Поэтому надо делать все, чтобы мы были роднее и ближе друг к другу. Но это должна быть последовательная работа. Чтобы построить дом, нужно начать с того, чтобы понять, на какой почве мы строим. Потом понять, какой фундамент на такой почве нужно делать. И второй этаж строить не раньше, чем построен первый. Если дом деревянный — надо, чтобы он высох. И так далее: система отопления, система коммуникации. Далеко этот дом от дороги или нет. Что его окружает, открытое там пространство или он в лесу. Строительство государства очень похоже на строительство дома.

Интересно, что вас всегда спрашивают про современность, и видно, что вы много времени этому уделяете. При этом все ваши фильмы — про то, что было раньше. С чем это связано?

— Чтобы возникла идея, нужно время на осмысление. Большое действительно видится на расстоянии. И руководитель, и историческая ситуация. Я недавно был в Подмосковье, в Госфильмофонде, смотрел кадры хроники с Гитлером, Муссолини, Сталиным. Когда смотришь по прошествии времени, когда после тех событий уже были многие другие, это наводит на размышления: понимаешь, что все это цепочка, что одно вырастает из другого.

Серьезно и ответственно размышлять можно над тем, что имеет очертания. А для этого нужна дистанция. Вот я подошел, смотрю — кирпич. Немного отошел — а это, оказывается, дом. Отошел еще немного — да это замок. А если еще немного отойти — замок с прилегающей территорией. И так далее.

То есть проблема не в том, что в нашем времени слишком много поверхностного и слишком мало значимого?

— Для многих — именно в этом. А некоторые, наоборот, работают только с современностью, потому что им не охватить толщину этого исторического пирога. Когда ты работаешь над историческим фильмом, ты серьезно готовишься. Читаешь, размышляешь. А современная жизнь тебе сама все подсказывает.

К слову о серьезности. Когда вы представляли картину "Франкофония" в Европе, то говорили, что в Старом Свете гораздо больше цензуры, чем в России, и что в Европе боятся серьезных вопросов. Некоторые считают, что это — следствие принятого Европой решения более не существовать как политический и культурный субъект. Чем вы все это объясняете? Их усталостью?

— Да, может быть, и усталостью. В любом случае мы видим политический тупик, в который зашла и европейская журналистика в частности, и вся европейская общественная деятельность в целом. Все решения, которые они, как общество, как политическая система, принимали в последние 20 лет, мне кажется, потерпели фиаско.

Отношения с Россией потерпели полное фиаско. Когда Горбачев отдал ГДР Западной Германии, наши коллеги понимали, что за крушением Союза и роспуском Варшавского блока должен неизбежно следовать политически корректный ход — сворачивание НАТО. Но этого не произошло. Они со времен окончания войны не доверяют нам. Мы еще ничего плохого не сделали, только "хорошее", например, отдали ГДР без всяких условий, распустили Варшавский договор. А они продолжали нас подозревать.

С чего начались нынешние проблемы?

— С экономики. Они решили, что часть населения, занятая в промышленности, больше не хочет выполнять тяжелые и утомительные работы. Что они уже "слишком цивилизованные" для этого. И они решили, что нужны новые люди, которые откуда–то приедут и начнут выполнять черную работу. Например, турки. Европейцы, конечно, не думали о том, к чему это приведет. В Германии никогда не заводят речь о национальностях, для них, как следствие нацизма, это большая больная тема: немцы как нация не существуют, немецкой культуры нет.

Они пригласили турков, которые были готовы приехать без всяких условий. Никто не подумал о том, что речь о другой национальности, о другом вероисповедании. Чтобы чем–то подкрепить это свое экономическое решение, они придумали мультикультурализм. Это была радикальная хирургическая операция на абсолютно здоровом организме немецкого народа и государства. Это как к груше прибить ветку яблони, чтобы вывести что–то среднее. Они думали, что все будет просто.

А поскольку Германия — это экономический и интеллектуальный центр Европы, то идея мультикультурализма "пошла по рукам". Мол, раз Германия так делает, сделаем и мы. Ослабили контроль французы, и у них под соусом той же демократический идеи появились арабские кварталы. Никакой культурной ассимиляции не происходило и происходить не будет.

Французский писатель Мишель Уэльбек недавно написал роман о том, что сначала европейские интеллектуалы, а потом и вся Европа добровольно и, в соответствии с названием романа, "покорно" сдастся исламу, в котором для них соединится притягательность сильной руки и возможность более никогда не принимать никаких решений.

— Да, это похоже на французов. Достаточно вспомнить, как они вели себя во Вторую мировую. Потом их немного встряхнул де Голль, сопротивлявшийся американцам. А ему говорили — с чего вдруг?

Ничего нового для Европы в происходящем сегодня нет. Несколько веков назад мусульмане тоже приходили, правили, жили, переиначивали тут жизнь. Сейчас нам очень болезненно смотреть на эту исламизацию, потому что на этот раз мы — основатели новой цивилизации, по крайней мере в области технологий. Они всем этим только пользуются. А в те далекие времена они были равными по уровню цивилизованности, технической оснащенности.

Это просто цепочка тотальных ошибок, совершенных Западом за последние 20 лет. С арабским миром они совершили не только ошибки, но и очевидные преступления. При активном участии американцев с их вечной идеей о том, что они главные. С этим их политкультурным высокомерием. Они находятся на большом расстоянии от всех этих проблем и провоцируют, указывая остальным — делайте так, делайте эдак.

Каким мог быть вклад России в решение всего этого клубка проблем?

— Нужна дистанция между народами и культурами. Нельзя ранить друг друга своими культурными принципами и своими ограничениями. Культура не любит микса, она любит осторожность, самостоятельность и нежное обращение. Культура остается культурой только тогда, когда она не режется, не кромсается, не кастрируется. Если она чувствует, что она — не главная, что за ней не ухаживают, то ничего хорошего из этого не выходит.

Нужна дистанция, хорошая благородная дистанция, с определением границ между христианским и мусульманским миром. С определением территориальных границ. Надо не бомбить, а помогать. Например, обустроить курдское государство. Сколько миллионов курдов мыкается и не может найти себе пристанище — это же позор.

Надо не бомбить арабские страны, а понять, как с ними разговаривать. Не надо искусственно внедрять туда понятия, находящиеся в полном противоречии с их национальными характерами и религией. У них другое сознание и другие привычки. Не надо раскурочивать сознание и традиции друг друга. Надо быть деликатными.