Zагадочное поколение. Как хипстеры пришли к политике

Среди участников акции "Он нам не Димон", состоявшейся после публикации Алексеем Навальным фильма–расследования о премьер–министре Дмитрии Медведеве, было так много молодых людей, как не было, кажется, в новейшей российской истории никогда.

А ведь именно это поколение считали самым аполитичным — и считали с немалыми на то основаниями. Они, безусловно, самое сытое и самое свободное поколение во всей истории страны. Они что–то там публикуют в социальных сетях, "смузи пьют в коворкинге, тыкают в планшетики", ходят в какие–то продвинутые бары, но не на митинги. И не на выборы. И теперь политологи, социологи и все остальные оказались перед дилеммой: так были ли они аполитичными? Что–то изменилось — или мы что–то не так понимали?

Как только эксперты начинают ретроспективный анализ, то сразу выясняется: да ведь все было прямо под носом, но никто не видел. "С конца 2000–х, особенно после 2011–2012 годов, мы фиксировали определенные изменения в гражданском самочувствии молодежи, — рассказывает профессор и директор Центра молодежных исследований ВШЭ Елена Омельченко. — Мы констатировали растущее желание включаться в жизнь страны. Другое дело, что это включение не было связано с прямым политическим участием. Их интересовали не выборы, не партии и не формальные активистские структуры — их желание участвовать в жизни страны проявлялось в стремлении включаться в мелкие повседневные инициативы, от благотворительности до ЖКХ и городских велосипедов".

Будучи безразличной к формальной политике, молодежь в больших городах, прежде всего в обеих столицах, очень даже интересовалась конкретными, реальными историями. Именно в эти годы наметился рост популярности волонтерства, именно в эти годы получили развитие различные практики безденежного обмена и потребления, именно в эти годы стали популярными разные виды неофициальных образовательных проектов, перечисляет Елена Омельченко.

Альтернативная социальная гражданственность не была напрямую связана с протестом, но в ней формировались свои, иные ценности. А, условно говоря, после Крыма решения, принимаемые властью, стали и центральными темами обсуждения продвинутой молодежи.

Модная волна

Впрочем, стоит сделать еще один шаг назад — и задать себе вопрос: действительно ли 26 марта 2017 года на улицах Петербурга, Москвы и ряда других городов было какое–то чрезвычайно большое количество именно молодых людей? Точных статистических данных нет, а впечатление (и о том, что раньше молодежи не было, и о том, что теперь ее стало много) вполне может быть обманчивым, напоминает профессор факультета политических наук и социологии Европейского университета Михаил Соколов. И можно получить один весьма интересный эффект.

"Как раз утром в день митингов я читал заказанное Сбербанком исследование о поколении Z, и в нем говорилось, что в политическом и общественном смысле они конформисты, хотят заниматься своим собственным счастьем, не хотят напрягаться на работе, интересуются комфортом. В общем, хипстеры, — рассказывает Михаил Соколов. — Не исключено, что теперь те же самые люди начнут рассказывать о том, что это поколение очень политизировано. Возможно, и то и другое — иллюзия. Раньше была вера, что все они аполитичны, теперь будет вера, что все они политизированы. И это — самоисполняющееся пророчество: если сейчас прокатилась волна новостей о том, что этот протест — молодежный, то на следующих митингах будет реально больше молодых людей".

О том, что одну из ключевых ролей в политизации молодежи играет их внутренний диалог, а также ныне создаваемый имидж молодежного протеста, говорят многие. Общественный деятель и один из отцов российского Интернета Антон Носик 26 марта был на московском митинге в окружении представителей поколения Z и стал свидетелем одного примечательного разговора.

"Один парень, который там стоял, спросил у своих друзей, показывая им на плакаты: слушайте, а при чем тут уточки? — рассказывает Носик. — Друзья удивленно спросили его: ты что же, фильм не смотрел? Тот говорит: нет. А чего ты, мол, пришел? Парень смутился и говорит: "Нет, ну я понимаю, что все это — против коррупции. И я тоже против. Фильм я пока не смотрел, но посмотрю".

"Очевидно, что уже формируется молодежная мода, — полагает Антон Носик. — У них есть ощущение, что все правильные и классные ребята ходят на такие акции. И даже тот, у кого нет внутренней мотивации, кто не видел в данном случае фильма, — придет, потому что у него есть ощущение, что так правильно. Все пошли — и он пошел".

Портрет

Так какие же они, эти представители поколения Z? Они родились в середине 1990–х годов, и их детство пришлось на время стабильности, время политической неизменности и одновременно самое сытое время в истории страны. Вынесем большую политику (и большую экономику) за скобки — молодым людям до поры до времени это и неинтересно, и не видно. В том, что касается повседневной жизни, граждане России никогда не были обеспеченнее, а государство никогда не интересовалось их жизнью в столь малой степени.

И похоже, что именно это и становится причиной политизированности — если принять за данность, что политизированность все–таки есть.

"Непуганое поколение": при всей затасканности этой метафоры она выглядит, пожалуй, вполне уместно. "Обратите внимание: они вышли на массовый несогласованный митинг, — отмечает социолог "Левада–центра" Наталья Зоркая. — В них меньше страха, чем в тех, кто старше. Они знают, что у них есть конституционное право на митинги, и для них это важнее, чем разрешение от ГУВД. Если говорить про общество в целом, то советские страхи под воздействием репрессивных законов в значительной степени возродились, но у этих молодых людей нет этого опыта, и на них это так не действует".

Старшим поколениям в определенной степени свойственны политические самоограничения, соглашаются и другие эксперты. Те, кто старше, помнят 1990–е годы и, с одной стороны, осознают масштаб позитивных экономических перемен (выдавая, таким образом, индульгенцию правительству). С другой стороны, они помнят, что бывает и иначе, чем сейчас, и намного хуже, чем сейчас. Но молодежи, в полном соответствии с логикой природы, представляется, что перемены могут быть только к лучшему.

"Они выросли в гораздо большей свободе, чем мы, и этим, своим воспитанием, средой, в которой проходило это воспитание, они похожи на своих сверстников из других, более свободных стран, — размышляет Антон Носик. — Они не приучены всего бояться, не приучены врать, не приучены прятаться. Более того: мы не знаем, готовы ли были бы дети в свободных странах выйти на митинг, если было бы заранее известно, что их там будут винтить и бить дубинками. А наши показали, что они готовы".

Спрос на мораль

Будет ли справедливым говорить, что все эти тенденции получили свое общественно–политическое проявление только сейчас? Это не вполне так, говорят наблюдатели. Протестные акции 2011–2012 годов, начиная с выборов в Госдуму и заканчивая майскими событиями, тоже были достаточно молодежными. Особенно это касается некоторых эпизодов вроде акции "ОккупайАбай". Но все про это уже забыли — видимо, потому, что тот протест не только не принес результатов, но и не создал никаких новых форм политического бытия. Единственное исключение — это Алексей Навальный.

Юрий Сапрыкин, редакционный директор Moscow Times и бывший главный редактор "Афиши", слышит и другую историческую рифму: этот молодежный протест напоминает о том, что происходило в годы перестройки. "Представьте себе, что вы — 17–летний человек, живущий в мире, в котором уже много лет, то есть всю вашу жизнь, ничего не меняется, — говорит Юрий Сапрыкин. — Одни и те же рожи. Тот же снулый политический язык. Те же певцы на Новый год. Все так же запаренные работой родители. Как и в поздний застой, все это рождает ощущение серой тоски. Хочется пойти и сделать что–то свое. Что–то другое".

Что движет молодыми участниками протестных акций? Зачем они выходят на улицу? Разумеется, причин можно найти десятки, и каждая их них в отношении определенной части аудитории будет верна. Тут и скука, тут и мода, тут и случай. Если же говорить о причинах серьезных, то они делятся на две категории. И первая из них не связана с экономикой: люди устали от лицемерия.

"Молодые люди всегда четко чуют, когда им говорят одно, а делают другое, — говорит Юрий Сапрыкин. — Они всегда чувствуют неискренность. Видимо, часть из них вывели на улицы именно масштабы этой неискренности. Сначала они слышат патриотические призывы, а потом узнают, что авторы этих призывов в своей реальной жизни интересуются только деньгами".

"И в 2011–2012 годах, и сейчас приходится слышать, что протест имеет этическую природу. Думаю, это верно, — соглашается Наталья Зоркая. — Здесь заметен спрос на мораль, на этику, на человеческое достоинство. Именно желание противостоять давлению и лицемерию и вывело этих людей на улицы".

Все занято

Другая нематериальная категория, склоняющая молодежь к протесту, — это бесперспективность. Реальна она или иллюзорна, но ощущение, что все ходы уже записаны наперед, несомненно, присутствует. Это может не быть проблемой для тех, кто уже нашел и себя, и свое дело, и свое место под солнцем. Но в 20 или 25 поиск, как правило, в самом разгаре. И тогда стабильность перестает быть достоинством в какой бы то ни было степени. А кризис, который добавляет к политической стабильности материальные трудности, еще усиливает этот эффект.

Есть, разумеется, и экономические мотивы. По вполне объективным демографическим причинам у этого поколения куда меньше шансов преуспеть, говорит Михаил Соколов: "Демографическая структура меняется не в их пользу. Работающим придется платить все больше налогов. Протесты возникают из общего ощущения экономической депривации, когда много людей ощущает, что что–то в их жизни не складывается. Люди чувствуют экономическое неудовлетворение, начинают спрашивать себя, что не так, смотреть по сторонам в поисках причин — и легко обнаруживают вокруг себя коррупцию".

Нельзя сказать, чтобы коррупция или ее обсуждение появились в России только сейчас. Но в так называемые сытые годы на проблему смотрели скорее равнодушно. А вот когда личных экономических возможностей стало меньше, реакция стала острее, отмечает Михаил Соколов.

И здесь вновь выходит на первый план тема отсутствия перспективы: если посмотреть на список Forbes, то можно увидеть, что большинство его российских участников — люди 1960–х годов рождения (это те, что пришли в экономику в эпоху кооперативов).

А дальше — чем младше, тем меньше. И это при том, что олигархи кооперативного призыва — люди все еще достаточно молодые и в ближайшие 15–20 лет вовсе не собираются сдавать позиции.

Мемология

Еще более важная причина — та особенность поколения Z, которая не только не была свойственна "отцам", но, кажется, не замечается многими из них и сейчас. "Дети" живут в такой среде, где источников информации заведомо много, а привычка к восприятию монологической речи (в прямом и переносном смысле слова) отсутствует. Выпуск новостей по телевизору можно было воспринимать только пассивно, а любое интернет–высказывание — это пространство для комментария, лайка и "шера", что рождает ощущение не только активности, но и причастности.

У этой особенности, вне всяких сомнений, есть и минусы. Мало хорошего в привычке иметь свое мнение, не имея информации о предмете. Но есть у нее и важный плюс: независимость.

"Отцы" из действующей власти полностью игнорируют и другую особенность молодежи, а вот Алексею Навальному ее удалось заметить, рассказывает Юрий Сапрыкин: "Молодежь обменивается даже не слоганами, а мемами. Навальный в конце своего фильма не поднимался на табуретку и не говорил: "За вашу и нашу свободу!" Там вообще не было лозунга. Там была уточка, там были кроссовки. Там была яркая картинка.

Мем — это короткая смешная деталь, в которой аккумулируется все содержание. До уточек такими мемами были корги и шубохранилище. А когда потом приходят те, кто хотел бы капитализировать этот протест, и начинают говорить длинными, сложными фразами, то это не работает и работать не может. В такой форме эта информация не воспринимается молодежью, не говоря уж о том, что сама риторика отдает нафталином".

И последнее: "отцам" во все времена было свойственно не замечать, что дети уже выросли. Антон Носик, чей ребенок учится в московской 57–й школе, рассказывает историю, случившуюся осенью, когда вокруг школы разгорелся скандал, а родители учеников стали думать, как бы защитить от него детей: "Мы все думали: что же надо сделать, чтобы наших детей все это задело по минимуму? И постепенно стали выяснять, что у наших детей, оказывается, есть свои группы в социальных сетях, где они обсуждают все то же самое, что и мы. Мы обнаружили, что у них есть какая–то позиция. Пока мы их воспринимаем как объекты, подлежащие защите, думаем, как бы их заслонить от жизни, они, оказывается, в этой жизни участвуют и обсуждают, и мнения свои у них есть. Теперь выяснилось, что у них есть свои причины выходить на политические мероприятия. Об их мотивации можно только гадать. Но очевидно, что у них в головах происходят какие–то процессы".