Разрешить нельзя запретить. Какие запреты можно отменить, чтобы жизнь в Петербурге стала комфортнее для всех

В России любую идею доводят до неразумного предела. В конце прошлого года в Законодательное собрание Петербурга был внесен законопроект о запрете курения на временных летних террасах. В Европе курение на открытых временных террасах запрещено только на некоторых центральных площадях Лондона. В некотором роде можно сказать, что курильщики создают уличный театр, когда для всех остальных сидение под открытым небом уже не кажется комфортным.

Главный мотив запретов на курение даже на улице заключается в том, что некурящие становятся жертвами курящих.

Такой ход рассуждений является опасным не только и не столько для курильщиков, сколько для нравственной атмосферы в городе в целом, поскольку городская среда сама по себе является полем бесчисленных компромиссов. Количество людей на сравнительно небольшой территории так велико, что нет возможности ни ввести одинаковые слишком строгие правила для всех, ни договариваться о каждом из них предметно и коллегиально. Как следствие, мы постоянно сталкиваемся с чем–то, что может причинить нам дискомфорт или даже вред. Средств "отравления" городской среды существует масса. Самый очевидный из них — личные автомобили, но не только они. Неудобства окружающим приносят пьяные, бездомные и, страшно сказать, даже дети. С последними, как правило, принято мириться, но вот уже люди, оставшиеся без крыши над головой, вызывают меньше сочувствия, чем предписывают гуманистические представления о добре и зле. Довольно распространенный аргумент против установки скамеек во дворах и на улицах — "на них же бомжи будут сидеть".

Дело в том, что если последовательно бороться со всем, что кажется недостаточно удобным и стерильным, то довольно быстро можно прийти к некой безобидной на вид форме фашизма, которая будет оправдывать свое существование благими намерениями и молчаливым или даже высказанным вслух согласием большинства. Да что там, более или менее так и возникают тоталитарные общества, в борьбе за общее благо.

Запрещено

На территории Петербурга уже действует ряд неприятных и необъяснимых запретов. Вот, например, у нас нельзя сидеть или лежать на газонах. Якобы потому, что газоны от этого портятся. Такому аргументу можно поверить, но как же тогда выживает городская трава в Лондоне или Хельсинки! В финской столице в погожий день жители и туристы рассиживаются не на каких–то там случайных газонах, а прямо на центральном бульваре. И трава на нем, надо сказать, все еще растет.

Или вот планируют запретить торговлю в радиусе 100 м от метро (за исключением цветов и газет). Тоже вроде как потому, что всех она раздражает, а еще, с точки зрения чиновников, создает техногенные угрозы. Но ведь нет, с другой стороны, ничего удобнее, чем купить помидоры или буханку хлеба прямо по дороге домой с работы. Да, необходимо соблюдать регламент для внешнего вида и расположения ларьков, лучше следить за соблюдением санитарных норм. Но не было никакой необходимости брать и уничтожать какую–то важную часть городской жизни, не говоря уже о бизнесе. Торговлю на городских ярмарках и фестивалях также то запрещают, то разрешают.

Настолько же парадоксальна ситуация с эвакуацией автомобилей. Понятно, что в большинстве случаев за неправильную парковку достаточно штрафа, а к эвакуации следовало бы действительно прибегать в тех случаях, когда машина создает непосредственную помеху движению. В Петербурге же эвакуируют более или менее везде, где есть соответствующие знаки, а логика размещения последних, между прочим, очевидна далеко не всегда. Вот, например, зачем знак "Остановка запрещена" напротив входа в торговый центр на ул. Льва Толстого, когда на других участках улицы остановка разрешена?

Все эти правила примечательны тем, что относятся к довольно большому числу людей. Знаменитый петербургский запрет гей–пропаганды вроде направлен более узко, но поскольку никто толком не знает, о чем именно идет речь, то и он в теории может коснуться почти каждого.

Разрешено

В то же время какие–то вещи очевидно вредные не вызывают должного противодействия со стороны властей. Требования к выбросам углерода из автомобилей остаются скорее формальностью для прохождения технического осмотра. Раздельный сбор мусора остается уделом активистов–добровольцев. Деревьев вырубают, кажется, больше, чем сажают. Пляжи в черте Петербурга непригодны для купания, и тому есть вполне осязаемые причины. Петербург — пятый из самых громких городов мира (Москва входит в тройку), и вред для здоровья от этого наверняка больший, чем от курильщиков, геев и неправильно припаркованных автомобилей, вместе взятых. Чтобы улучшить самочувствие петербургского пешехода, можно было бы для начала запретить подземные и надземные пешеходные переходы.

Вопрос о степени терпимости в городе имеет долгую историю с понятной логикой.

Города редко когда бывали чистыми. Запахи — от канализации, мусора, готовки — были их непременными компонентами. Тем больше, чем больше людей было в городе. Однако когда в XVI веке в Англии впервые изобрели унитаз со сливом, он не стал частью быта — видимо, потому, что необходимость в нем не была столь очевидной. Только три столетия спустя гигиена стала заметным вопросом на повестке дня — вследствие роста крупных мегаполисов и производств в них.

Стерильность

150 лет назад идея борьбы с любого рода грязью стала центральной, в первую очередь для европейских столиц. Отсутствие канализации и мусорные свалки не просто портили антураж, они негативно сказывались на продолжительности жизни, которая тогда в городе, между прочим, была значительно меньше, чем в сельской местности.

С тех пор общественный договор более или менее равномерно смещался в сторону большей чистоты и одновременно сдержанности в поведении. Не только потому, что идеал недостижим, но и в силу того, что на каждом витке развития возникали новые проблемы. Стоило провести всюду канализацию, как оказывалось, что шум является такой же проблемой, как и запах. Кроме того, в зависимости от обстоятельств довольно сильно менялся взгляд на те или иные вещи.

В свое время, когда управленцы не понимали, как поступать с лошадиным навозом на улицах, они видели в личном автомобиле решение проблемы, но к 1960–м годам уже возникли первые догадки, что и сам автомобиль является проблемой. Тогда же, к слову, впервые всерьез заговорили о вреде курения. Не то чтобы 50 лет назад человечество было более брезгливым — просто раньше ни машины, ни сигареты не были так дешевы и не производились так массово.

Сегодня Европа сознательна как никогда. Копенгаген обещает в перспективе десятилетий вовсе сделать так, что он будет перерабатывать углекислого газа больше, чем выбрасывать. И в то же время как раз в последнее время приходит и другое понимание — того, что абсолютная стерильность вредна и невозможна как с этической, так и с эстетической точки зрения.

30 лет назад верилось, что окончательная замена рынков торговыми центрами есть благо. Сегодня понятно, что мелкорозничная торговля не только позволяет избежать монополизации, но стимулирует к более подвижному образу жизни. Такой переход тоже неслучаен: очевидно, просто была достигнута степень комфорта, после которой про беспорядок думаешь уже не с ужасом, а помнишь все те обаятельные радости, которые он с собой несет.

По отношению к рядовым гражданам Европа строга, но меньше, чем к крупным производителям, например.

Разницу в политике ограничений между средним европейским городом и Петербургом можно для краткости определить простой формулой. В первом случае происходит поиск хрупкого баланса, который имел бы своей целью создавать лучшие условия для всех, как можно меньше ущемляя ту или иную группу граждан. В Петербурге даже внешне схожие меры имеют другую цель — утвердить превосходство одной группы населения над другой или просто картинно избавиться от того, что раздражает.

Властям борьба с курильщиками, продавцами шавермы и шерстяных носков, любителями городских пикников очевидным образом выгодна — они находят выход общему недовольству, имитируют прогресс, но не принимают никаких сложных решений, не вкладываются в дорогостоящую инфраструктуру.

Беспомощность

Горожанам невыгодно теоретически поддерживать такую политику, но можно понять, почему они часто это делают. Борьба за своеобразно понятую стерильность является во многом следствием ощущения беспомощности, порождаемого современным Петербургом. Житель Петербурга не имеет контроля за слишком многими жизненно важными вещами, в том числе воздухом, которым он дышит, качеством воды, уровнем шума. И когда в виде курильщиков, рыночных торговцев, пешеходов или мигрантов появляется некая уязвимая социальная группа, на которую можно без рисков для себя направить агрессию, он с удовольствием это делает. И оказывается в том же положении, что люди, полагавшие в Средние века, что чума происходит от кошек.

Пока петербуржцы борются друг с другом за условную территорию, а не за улучшения, которые были бы равно хороши для всех, запреты продолжат быть нелепыми.

Резко выживать автомобили так же плохо, как строить пешеходные переходы на землей или под землей. Логично запретить курение в некоторых помещениях, но не разрешать его на террасах — значит проявлять нетерпимость. Апраксин Двор едва ли стоит закрывать, но сделать его чище, светлее и удобнее — несомненно. Машины следует безжалостно эвакуировать, если они мешают проезду, но в остальных случаях внушительного штрафа будет достаточно.

Правда, для того, чтобы появился психологический ресурс для достижения компромиссов, следовало бы систематически заниматься городской экологией. Высаживать деревья, вернуть чистые водоемы, снижать количество личных автомобилей за счет улучшения качества общественного транспорта, справиться наконец–то с весенней пылью. Нужно не обогнать Европу в борьбе с курением и рынками, а пытаться догнать ее во всем остальном, что связано с городским удобством. И тогда, несомненно, бездомный на скамейке, человек с сигаретой на террасе кафе, неуклюжий пешеход просто перестанут вызывать такую острую и, что греха таить, часто иррациональную неприязнь.