Три грандиозные даты за 12 дней: 14 июля исполнилось бы 100 лет Ингмару Бергману; 20–го 80 — Алексею Герману; 26–го 90 — Стэнли Кубрику. Сравнивать гениев, руководствуясь исключительно причудами календаря, — вопиющая пошлость. Но и пройти мимо сета из юбилеев невозможно. В конце концов, что же такое прогресс, как не придание цифрам смысла.
Итак, три выдающихся режиссера появились на свет между двумя самыми разрушительными войнами в истории — словно три шанса для человечества. Шанса, которые, сложись история чуть иначе, могли быть растоптаны: когда Гитлер перешел границы Польши, один незаметно работал в шведском театре, другой играл в шахматы в Бронксе, а третий в Ленинграде радовал родителей первыми шагами. Они не могли дать бой злу в тот момент, когда оно накрывало собой планету, но выстоявший в итоге хрупкий мир требовал куда более тонкой борьбы. И уже здесь они проявили себя как никто. Бергман, Кубрик, Герман — три совершенно разных, но непревзойденно великих гуманиста в истории кино.
Они все снимали о войне. Бергман (особенно в процентном соотношении) — меньше, но один его "Стыд" стоит иных фильмографий. Сама мысль о том, что война — это не просто плохо или трагично, а именно стыдно, и в следующие полвека мало где была произнесена настолько отчетливо — может, и вовсе нигде. Про Кубрика принято считать, что он создал два антимилитаристских полотна: едкую сатиру на американскую армейщину — "Доктора Стрейнджлава" и "Цельнометаллическую оболочку" о вьетнамской кампании.
Но любая война — это столкновение человека и государственной машины, а в этом смысле и "Спартак", и "Космическая одиссея" — кино безусловно антивоенное. Как и "Мой друг Иван Лапшин", "Хрусталев, машину" и "Трудно быть богом" Германа. Что уж говорить про "Проверку на дорогах" и "Двадцать дней без войны".
Конечно, никто из этой великой тройки не воспринимал свою работу как борьбу (хотя для Алексея Германа любой его фильм был что реальная битва насмерть), но сегодня мы можем себе позволить воспринимать режиссеров единым фронтом. В каждом фильме они не уставали повторять по слогам: че–ло–век — один, отдельно взятый и при этом любой — вот она, высшая ценность.
Бергман посвятил себя изучению человеческой индивидуальности, той самой "Персоне", как называется его, может быть, лучший фильм. Кубрик — безусловный певец человеческих возможностей, будь то добродетель, страсть или вовсе порок. Герман, выросший в Советском Союзе, как никто смог противопоставить личностное сознание коллективному, проще говоря — толпе.
Толпа, как ей водится, мстила жестоко. Свист и возмущение, казалось бы, подготовленной публики Каннского фестиваля на шедевре Германа "Хрусталев, машину" — черное пятно в истории киносмотра. Гневные по–детски рецензии на посмертный фильм Кубрика "С широко закрытыми глазами" выходят до сих пор. Бергман заканчивал жизнь в уединении на острове.
Они никогда не общались между собой. Кубрик писал великому шведу при жизни: "Вы — величайший режиссер наших дней". Ответа, кажется, не пришло. Герман говорил о Бергмане уже после его кончины: "Было бы страшно интересно узнать, о чем он размышлял последние годы жизни. Если бы эти мысли возможно было опубликовать, думаю, это было бы произведение искусства". Сам Бергман, говорят, несколько раз смотрел "Мой друг Иван Лапшин". Но они так и не встретились. У нас нет расшифровки их беседы, которая могла бы стать одним из важнейших кинотекстов эпохи, зато осталось кино: 44 фильма от Ингмара Бергмана, 13 — от Стэнли Кубрика, от Алексея Германа — шесть. То есть в общей сложности 63 — всего на два больше, чем матчей на чемпионате мира по футболу, которые смотрели более–менее все и ради которых центральные телеканалы меняли сетку вещания. Говорят даже, мы стали лучше на время спортивного праздника.
Что ж, очень возможно, но только представьте, что с нами будет, посмотри мы все фильмы этой тройки гениев. В июле в петербургских кинотеатрах пройдут ретроспективы каждого из них. Найдите время.
