"Sapiens. Краткая история человечества" и "Homo Deus. Краткая история будущего", Юваль Ной Харари
Бешено популярный сейчас Юваль Ной Харари — еврей, изучавший историю в Оксфорде, знаток буддистских практик, веган и гей, живущий в израильской сельской общине. В принципе достаточный суповой набор для романа–рассольника "Как я дошел до жизни такой". Но, к сожалению, Харари пишет non–fiction на тему "Как до жизни такой дошло человечество".
Вообще жанр переворачивания (вверх ногами) страниц истории освоен сапиенсом недурно, в том числе и в России. Взять хоть офтальмолога Мулдашева, в свободное от починки глаз время раскрывающего нам глаза на тайны древних цивилизаций. Но Мулдашеву до приемов Харари расти и расти.
Прием первый: Харари умудряется польстить читателю любого уровня знаний, — с таким, знаете, добродушием столичного лектора на гастролях. Вот речь идет об исчезновении неандертальцев. Одни ученые полагают, что неандертальцы в нас генетически растворились в результате скрещивания. А другие считают, что у неандертальцев и сапиенсов общих детей быть не могло, так что люди неандертальцев убили… А правды мы с вами не узнаем никогда… И если ты, умник, открываешь в изумлении рот: "Па-а-азвольте, как это "никогда", если известен даже процент неандертальских генов в нашем геноме!" — со следующей страницы Харари невозмутимо кивает: да–да, конечно, ученые в 2010 году определили его в 4%, а теперь вот лучше послушайте, что я расскажу про аграрную революцию!.. Аграрная революция была величайшей аферой в истории человечества! Охотник–собиратель имел физические упражнения на свежем воздухе и сбалансированную диету, а аграрий стал рабом пшеницы, потерял здоровье и уверенность в завтрашнем дне!.. (О господи! Да–да! Как точно! А еще мы рабы сотовых телефонов и йоркширских терьеров, и мир движется к концу!)
Это, кстати, второй прием Харари: идеологический. Все идеи Харари сводятся к тому, что раньше голубей было больше, а гадили они меньше, — с чем редкий обыватель не согласится. Золотой век был в каменном веке, когда даже животные были счастливы, ибо не находились в домашнем рабстве (ах да: Харари еще и борец за права животных. Вот типичный образец его риторики: "Кем бы вы предпочли быть — диким носорогом, пусть и на грани вымирания, или теленком, который проведет недолгую жизнь в тесном хлеву?" Жаль, нельзя спросить в ответ: "А вы кем бы предпочли быть — теленком в лесу или теленком в хлеву?").
Третий прием Харари — "галоп Гиша": стиль, названный именем американского проповедника, который забрасывает публику диким количеством неточных или не относящихся к теме примеров (у нас его успешно освоила спикер МИД Мария Захарова). Несомненная удача Харари в том, что он приспособил устный жанр к бумаге. Не успеваешь изумиться, когда Харари гордо несет, словно Ленин бревно на субботнике, чушь про то, что отказ от религии лишил людей смысла жизни (да ничего подобного: просто единая доктрина заменилась множеством индивидуальных смыслов, что вообще характерно для постиндустриальной эпохи). А уже бросив это бревно, Харари несет новое, типа "либеральная экономика стоит на том, что покупатель всегда прав" (да ничего подобного: это типично для англосаксонского мира, но не для континентальной Европы, где легко закрывают ресторан в пик туристического сезона: повар тоже хочет отдыхать).
Я задерживаюсь именно на стиле Харари, потому что на содержании задержаться невозможно. В "Краткой истории будущего" нет идей по поводу будущего — это пересказ "Краткой истории человечества", присыпанный выдумками, будто новой религией мира является "датаизм", вера в Big Date. В "Краткой истории человечества" нет и истории человечества: есть россыпь дней минувших анекдотов, не связанная никакой концепцией.
Существуют действительно блестящие книги в жанре транснациональной истории — от "Эволюции всего" Ридли до "Ружей, микробов и стали" Даймонда или "Третьей волны" Тоффлера. Харари по популярности превосходит их всех — и адепты хараризма не устают твердить, что их богу теперь молится сам Билл Гейтс.
Что ж, бывает и на старушку прорушка. Жаль, если старина Гейтс купился на pulp non–fiction.