Первое, что поражает в спектакле "Не зря" Бориса Павловича и большой команды соавторов–единомышленников, — это тифлоперевод. Актриса Александра Никитина описывает словами черный кабинет Медиацентра Новой сцены Александринского театра, зрителей (особенно тех, кто в красном), артистов: "Дима в зеленой шапке, Ира в красной тунике… У нас есть два баяна, флейта и барабан… Мы выходим на сцену, на поле белых палочек". В слова переводится каждое действие. Их, вообще–то, немного: артисты выходят в свет софитов из темноты и возвращаются в нее, садятся на свои стулья рядком у стены. Иногда поют. Иногда ходят кругами, и тогда мы неотрывно смотрим, как они касаются руками леса белых палочек — пластиковых прутиков по пояс вышиной, которыми равномерно утыкано все пространство между стульями актеров и зрителей. Для профессиональных актеров из команды Павловича этот белый лес — очевидное препятствие, для других — наоборот, ориентир в пространстве, спасительные соломинки.
Вот об этом и получился спектакль, выросший из полутора лет работы "Особого театра. Лаборатории для слепых и слабовидящих" под крылом фонда "Про Арте". О препятствиях и ориентирах на пути к восприятию и познанию, о словах, которые обозначают — но что именно? "Что такое красный?" — едва ли не с яростью вопрошает режиссер лаборатории Дмитрий Крестьянкин. И вправду, никакой трактат Гёте "К теории цвета", прочитанный по тетрадке со шрифтом Брайля, не может объяснить тому, кто никогда не видел цвета, что такое красный.
Что было сначала — курица или яйцо, слово или сознание? Никакой мудрености в рассуждениях на коронную тему философии XX века не ждите. Вечных вопросов бытия артисты касаются легко, как бы мимоходом, посреди автобиографических исповедей о том, как приятные люди воспринимаются правой стороной тела, как воображение дорисовывает человека (и ошибается лет на десять), как чувствуешь, что на тебя кто–то смотрит, но не можешь обернуться и проверить, так ли это. Документальные истории разделены со своими "хозяевами": от лица слепых говорят зрячие, от лица женщин — мужчины, и наоборот. Зрители начинают путаться в героях — и поделом: сентиментальность и умиление тут ни к чему. Речь о другом: как воспринимается невидимое, как видимое навязывает рамки, за которыми скрывается целый (непознаваемый) мир, как слова прокладывают тропы от человека к человеку и как они же сужают и иссушают поле возможностей для понимания другого. Вот и тифлоперевод: мы же воочию наблюдаем, насколько он беднее того, что мы видим вокруг себя. Но звучащие встык фрагменты из эссе Ольги Седаковой "Путешествие с закрытыми глазами. Письма о Рембрандте" с той же очевидностью отрицают всемогущество зрения — и поэту веришь так же, как артистам, произносящим ее слова с неизменной и неподражаемой искренностью. А кто–то потом добавляет: мол, не случайно слово "зря" означает также "напрасно".
Так все и цепляется одно за другое, как в живом организме. Тифлоперевод из приема технического становится художественным, белые палочки сценографа Александра Мохова — лаконичной и красноречивой метафорой. Документальные зарисовки и классические тексты, взболтанные и перемешанные драматургом Элиной Петровой, возвращают высокую философию из университетских аудиторий домой, в разговоры на кухне, в бытовой обиход (где ей, заметим, самое место). Музыка Романа Столяра и Алексея Вострикова (палочки–то белые не просто так торчат, они еще и звучат как будто бы по мановению рук) вместе с пением артистов снимает интеллектуальный накал: так сироп подслащивает полезную микстуру.
Если быть честным, как авторов спектакля "Не зря" нужно перечислять всех его участников до единого, через запятую по алфавиту.
Но финальное авторское послание произносит все–таки Дмитрий Крестьянкин. "Слово — это рука, ощупывающая пространство. Мы живем в неохваченном пространстве", — говорит он. И много чего еще говорит такого, что обращено не к героям постановки с ограниченными возможностями, а к нам с вами, чьи возможности также под вопросом. Вечным.
