Алексей Герман: "Мы встали, всё поехало"

Начнём с главного. Что происходит с "Воздухом"?

— Ну, что происходит — мы встали. Отсняли почти половину материала и остановились. Началось всё с погодных неприятностей: у нас должна была быть снежная история, но из-за специфической зимы она стала "бесснежная". У нас сдувало все декорации с залива, которые мы там построили, сдувало самолёты; но тем не менее как-то мы на зубах проползли, сняли финал картины, узловые сцены, часть полётов, а потом в один день остановились. И засели непонятно насколько. Теперь надо ждать. Ждать, во-первых, сезона, мы ведь не можем монтировать лето с осенью. Во-вторых, когда людей начнут выпускать за границу. Ну и в-третьих, у нас по понятным причинам очень сильно поедет бюджет. Мы построили до фига моделей самолётов — так их же теперь надо где-то хранить. Довольно много реквизита всякого, крупногабаритного. Склады, как вы понимаете, довольно недешёвое удовольствие. Кроме того, поехали все актёрские графики, мы понимаем, что поедут сроки производства, мы уже точно проехали сроки выхода — в общем, всё поехало. Мы встали в самый разгар съёмочного периода.

Что сейчас говорят инвесторы?

— Сейчас такая ситуация, что никто ничего не понимает. Мы не знаем масштаба новых трат. Сорвалась экспедиция в Волгоград, остановились цеха, которые производили реквизит, нам пришлось отправить назад в Москву целые фуры реквизита и костюмов, поскольку у нас "Мосфильм" — сопродюсер. Впереди переговоры со всеми объектами, новые графики. В общем, огромная технологическая проблема. У нас в кадре постоянно 20–25 артистов. Минимум! Это авиаполк. У нас есть Толызина, Тарасова, Лядова, Шагин и многие другие — у них же есть графики. Это очень сложно реанимируемый процесс. Мы упустили момент, когда могли построить аэродром. Вы же понимаете, на войне были неподготовленные аэродромы, не бетонные полосы, а поля, степи... Просчитано было так: почва просохнет — и мы выходим на эти съёмки. Но они отменились. Отменились заграничные съёмки. Мы должны были снимать самолёты за границей, потому что в России нет ни "Яков", ни "Мессершмиттов".

Неужели всё остановилось в один день? Не было времени подготовиться к кризису?

— Ну смотрите: мы за несколько дней до остановки начали понимать — растут все риски, связанные с эпидемией. У нас на площадке минимальное количество коллектива рабочего — 150 человек. Могли бы, может, ужать до 120 — но не до 30. Это невозможно просто. У нас большой военный фильм. Соответственно, когда стало ясно, что в ближайшие недели полноформатное производство остановится, мы начали всё консервировать. Что это значит? Часть коллектива открепляется, весь реквизит готовится к складированию, всё отправляется по местам аренды, идут отмены. Простой на несколько месяцев.

К вопросу о "большом военном фильме": "Воздух" — это ваш самый дорогой проект, и даже в "Фейсбуке" у вас был пост, цитирую: "Я хочу доказать, что мы можем лучше, чем в Штатах". Нетипичное для вас заявление. Бросить вызов Западу и потягаться с Голливудом — задачи, которые у меня лично с другими режиссёрами ассоциировались.

— Я не бросаю вызов. Я просто считаю, что это возможно. При всём уважении к коллегам, которые всякое такое объявляют, как правило, это агитация и пропаганда, и, как правило, когда говорят, что сейчас мы сделаем лучше, получается как всегда. Вы знаете, гонка с Голливудом у нас провозглашается на каждом втором фильме...

Ну, может, не на каждом втором...

— Ну на каждом третьем! На каждом четвёртом — давайте сторгуемся, мне не жалко. Я ничего не провозглашаю, я делаю, точнее, мы делаем. И мы не собираемся заниматься подражательством и копированием, создавать "русский айфон". Мы пытаемся сказать своим языком, со своими интонациями что-то, что будет выглядеть не хуже.

Но, согласитесь, есть прозаическая причина, почему мы не Голливуд. Это бюджеты. Если бы Голливуд мог сделать то, что он делает, не за 100 миллионов, а за наши пять — он бы это делал: зачем выкидывать деньги?

— А вот не соглашусь. Смотрите: все наши крупные картины — это всё-таки бюджеты американских фильмов категории B, С (в лучшем случае). Ждать большего наивно. Но, если мы выведем за рамки стоимость артистов и голливудский сервис, я глубоко убеждён, что можно попытаться сделать достойное кино с бюджетом в десятки раз меньше, чем в Америке, при этом не создающее ощущения ухудшенной копии.

А давно у вас вообще появились амбиции снять большое кино?

— У меня их нет и не было никогда. Мне наплевать на это. Меня попросили снять этот фильм, и у меня были личные обязательства перед человеком, который попросил.

Странно звучит.

— Нет, всё просто: продюсер Андрей Савельев попросил меня снять этот фильм. Для него это было очень важно. А он когда-то мне в жизни помог по-человечески. И вот мы с женой (Елена Окопная, художник по костюмам. — Ред.) сказали: да, мы это сделаем, если будут выполнены определённые условия. Если мы в этом проекте найдём себя, найдём то, что нас затронет. Я очень долго отказывался, говорил, что надо разрабатывать новые технологии, новый подход к производству, а потом всё-таки сказал, что подумаю. Мы обсудили со сценаристом Еленой Киселевой, можно ли здесь написать хороший сценарий, поняли, что можно и как именно. И после этого я согласился.

Я считаю, что здесь нет никакой разницы: и маленький, и большой фильм забирает жизнь, энергию, счастье. И то и другое в России мучительно. Неважно, пять у тебя артистов или 125. Но, коли мы за это взялись, это надо делать достойно. А чтобы это делать достойно, необходимо поверить, что можно найти не только художественный подход, но и технологические решения, чтобы скомпенсировать недостаток бюджета, отсутствие профессионалов, школы, которую мы потеряли. Можно, имея двигатель от "Москвича", ходовые от "Волги" и корпус от "Победы", создать что-то крутое. Ведь можно это сделать?

Не знаю. Знаю, что КамАЗы выигрывают "Париж — Дакар".

— Ну вот, можно. Просто это требует очень напряжённой работы. Именно поэтому мы и приняли ряд наглых решений, которые идут вразрез с тем, что у нас принято делать в индустрии. Мы отказались от массового использования компьютерной графики и поняли, что качественнее снимать настоящие самолёты. Мы попытались соединить наши ноу-хау, связанные с авиастроением, и высокотехнологичные американские решения. При этом драматически мы пытаемся отходить от так называемой парадигмы постсоветского кино. Мы будем возвращаться назад — к другому уровню разговора, к другому "объёму людей", к другой драматургии.

То есть это фильм, который снимается по просьбе продюсера, но тем не менее режиссёрский.

— А чей проект "1917" или "Дюнкерк"? Сложная грань, но, если говорить в терминах постсоветского кино, то, наверное, в чём-то и режиссёрский, но я стараюсь не разделять, я не люблю противопоставления. У нас все проекты с продюсерами совместные. Я пытаюсь выстраивать партнёрские отношения. Всегда.

Кастинга это тоже касается?

— Да. И решение, которое кажется спорным, — решение по Безрукову — это наше решение.

Я к нему и клоню. Для режиссёра авторского кино пригласить Безрукова — это вызов. Как вы пришли к такому решению?

— Простым перебором. Мы долго мучились и думали, кто из мужиков может сыграть эту роль. Перебирали, перебирали и в какой-то момент сказали: а почему не Безруков? Ну да, начнутся все эти идиотические шутки, будут отговаривать. А я вспоминаю последние слова моей мамы, которые она мне сказала по телефону и умерла: будешь всех слушать — ничего не получится. Конечно, это достаточно сложная история, когда знаменитый актёр вынужден пробовать новые способы существования, другую документальность, другую степень подробности. Просто в какой-то момент мы подумали, что у Безрукова есть та энергия, которая нам необходима.

Он-то с радостью откликнулся на предложение?

— Конечно. Ему тоже тяжело. Тяжело, но и интересно снять с себя одёжки предыдущих его фильмов. Но он хороший артист, понимаете? Почему нет?

Вы недавно написали в "Фейсбуке", в который неожиданно вернулись: "Чем больше я сижу дома, тем больше тупею". Тяжело переносится изоляция?

— Во-первых, в "Фейсбук" я не вернулся, потому что меня в нём никогда не было. Я создал эту страницу для мамы когда-то и вот теперь сам туда пришёл. Что касается самоизоляции, я сейчас пытаюсь понять, как и для чего я живу. Сбросить всю суету и решить, что делать дальше и куда дальше двигаться.

И как успехи? Многие ведь такие цели перед собой ставили, а потом столкнулись со ступором и бессилием.

— У меня есть ощущение нарастающего давления, но это не бессилие. Наоборот, чем дольше мы сидим с Ленкой в четырёх стенах, тем больше я понимаю про свою жизнь. То, чего не понимал раньше. Ну а потом, если ты пытаешься снимать нормальное кино в России, ты становишься инвалидом. Съёмки в нашей стране связаны с тем, что ты вынужден бороться. С внешними обстоятельствами, косностью, халатностью, головотяпством, саботажем. У меня среднее давление 170–180, понимаете, так что надо немножко полечиться. Знаете, я встречался недавно с одним известным режиссёром, и вот мы садимся за стол, и я замечаю, что мы садимся одинаково — мы делаем это очень осторожно: это болит, то болит, это не разгибается. Очень странная пластика сломанной куклы. Так что полезно всё-таки отдохнуть иногда.

Продолжим тему вашего присутствия в соцсетях. Вы начали высказываться по актуальным вопросам, в частности о фемповестке. Предложили создать чёрный список режиссёров, принуждавших артисток к интимной связи. Как вы это технологически себе представляете?

— Ну, послушайте: во всём мире существует очевидная проблема — режиссёры и продюсеры унижают, принуждают и насилуют людей — как физически, так и морально. Они разрушают человеческие личности. Я не Ганди, могу наорать на съёмках, но есть рабочие эмоции, а есть насилие над личностью. Я считаю, что это не очень, мягко сказать, приемлемо, а в России это никого не интересует. У нас к артистам, если они неизвестные, относятся как к рабам. Ты можешь делать с ними всё что хочешь, хоть на гладиаторские бои выпускать. И я считаю, что неплохо бы завести тот самый чёрный список, чтобы артисты могли анонимно, не видя результатов, пожаловаться. Как я себе это представляю: если 20 артистов или артисток написали, что режиссёр Пупкин хватал их за жопу, зажимал и говорил: "Не отсосёшь — не будешь сниматься", то об этом становится известно и, по крайней мере, агент сможет артиста предупредить. Понятно, что кто-то всегда таким образом будет выяснять личные отношения, кто-то может наврать, но, когда набирается критическая масса жалоб, это повод задуматься. Меня уже за эту идею начали критиковать, а я не понимаю, в чём проблема. Мне интересно, допустили бы люди, которые допускают подобное поведение, точно такое же поведение в отношении своих детей. Нет, конечно, просто эти люди знают, что с их детьми так никто не поступит. Существует заговор молчания, и, если индустрия считает, что это нормально, значит, надо идти снизу.

Остаётся вопрос процедуры. Как это устроить? Сколько жалоб считать "критической массой"? Как избежать сведения счётов? Что делать с презумпцией невиновности?

— Справедливые вопросы, так давайте, может, их наконец обсудим? Обратите внимание, что агенты, которых у меня много в друзьях, этот пост проигнорировали. Никто не готов к дискуссии. Почему-то считается, что та же история с MeToo, которая действительно порой включает анекдотические случаи, — это ерунда. Нет, это не ерунда.

Вам кажется, это вопрос взаимоотношений полов, отношений мужчины и женщины? Или вопрос злоупотребления властью — силы и бессилия?

— Силы и бессилия. Это удовлетворение болезненных желаний за счёт других людей. Я считаю, что должна быть обозначена граница: что можно делать с людьми в кинематографе, а чего нельзя. Я убеждён, что этика существует. Извините, но большинство русских писателей, например, не самых плохих, гораздо лучших, чем писатели теперешние, почему-то считали, что мораль, нравственность, этические вопросы — это важно. А сейчас оказывается, что это неважно. Нет, важно! Режиссёр несёт ответственность за человека, с которым работает. Ты должен пытаться помогать артисту, быть с ним уважительным, тактичным. Конфликты бывают, это тоже нормально, но отношения должны быть построены на самоуважении. Я видел слишком много талантливых и молодых ребят, которые сходили с ума, спивались из-за всего этого. Я знаю артистов, у которых угасали глаза, я видел, как их сжирала индустрия. Мы берём бабочку, сжимаем её в кулаке, растираем и говорим: лети. Мне не кажется это правильным. Я понимаю, что так происходит везде, но меня интересует то, что происходит вокруг. Если зло можно минимизировать — лучше его минимизировать.

Кстати, не о насилии, конечно, но о несложившейся актёрской судьбе. Вы недавно обнародовали пробы Александра Лыкова на роль Руматы в фильме "Трудно быть богом". Роль, которую в итоге сыграл Леонид Ярмольник. Потрясающие кадры, почему Лыкова не утвердили?

— История с Лыковым — это глупость. Там произошёл конфликт, связанный с гонорарами. Я так понимаю, что произошло нарушение коммуникации. Это был разговор не режиссёра с артистом, а, так сказать, по административной линии. Конфликт можно было разрешить за чашкой кофе, и, полагаю, кино с Лыковым могло бы существовать. Не думаю, что оно было бы хуже, потому что с Ярмольником впоследствии были серьёзные конфликты. Не то чтобы мне не нравилось, как сыграл Леонид Исаакович, он прекрасно сыграл, но кино могло быть иным. И главное — оно могло бы быть.