Вся минувшая неделя прошла под знаком белорусских "выборов", которые, как я писал еще с начала лета, престарелому директору совхоза не "светило" выиграть
За несколько месяцев до 9 августа было ясно, что нельзя четверть века править страной, обещая зарплату "па пяццот"; относясь к населению как к быдлу; и строя экономическое благосостояние на российских дотациях. Экс–президент Лукашенко был демонстративно несовременен, и его конец был предрешен.
Что, однако, сложно было предвидеть — это накал последовавшей борьбы. Общенациональный взрыв был ожидаем: мобилизация провинции (что проявилось в первый же день) и женского электората (во второй половине недели) задавались самой тактикой предвыборной кампании — однако жестокость ответа власти весьма удивила. Впервые мы увидели, что коррумпированная постсоветская диктатура готова вести войну с населением практически по всей стране на протяжении долгого времени — и это превратило белорусские события в настоящую революцию.
Новости прошлой недели очень ярко, на мой взгляд, высвечивают ряд важных обстоятельств, которые не отмечались во многих других постсоветских политических потрясениях.
Во–первых, протест оказался намного более массовым, чем где бы то ни было еще, — и основной причиной является масштаб безысходности. Что бы ни происходило в Грузии, Армении или на Украине, везде со времен распада Советского Союза сменялось несколько не только президентов, но даже политических режимов — в этом отношении белорусский анабиоз был уникален и не мог не вызывать всеобщего возмущения, которое и вышло наружу.
Читайте также:
Транзит
Победа Литвы: что даст России поддержка Лукашенко
Во–вторых, протест родился без явного лидерства, которое всегда казалось необходимым для успешного революционного процесса. Белорусские события стали революцией "против", а не революцией "за", как никакие другие. Более того; даже по мере того как успех сопротивляющихся масс стал более или менее очевидным, за место лидеров движения не началось борьбы и соперничества — что лично у меня порождает большой оптимизм.
В–третьих, белорусская революция стала, пожалуй, первой, не имеющей явной геополитической составляющей. События в Грузии и Молдавии были серьезно окрашены "проевропейской" риторикой; оба Майдана в Киеве были отмечены ею в еще большей степени. Россия всегда была неявным или явным участником событий — но в Белоруссии дихотомия России и Запада не заметна. Да и в Минске не видно европейских флагов, как в Тбилиси или Киеве.
Сегодня понятно: эпоха Лукашенко завершилась. В ближайшее время в Белоруссии будет идти борьба между прежней номенклатурой (которая не ограничивается приближенными силовиками, а охватывает массу чиновников самого разного уровня) и народом. Скорее всего, власть сменится не только в Минске, но и на местах — и это станет своего рода повторением начала 1990–х в России, когда в политике появится масса новых лиц: от депутатов переизбранного парламента до мэров небольших городов. Переход от супержесткой вертикали к очень широкому народовластию — это единственное, что сейчас можно предсказать почти безошибочно. К террору силовиков над народом не будет возврата — и за это можно поблагодарить Лукашенко, так как он полностью делегитимизировал власть и не вырастил олигархические структуры, вокруг которых могла бы кристаллизоваться новая структура управления. Всё остальное, что относится к политическим перспективам Белоруссии, выглядит пока более туманно.
При этом России, на мой взгляд, не стоит бояться белорусских событий. В стране нет антирусских настроений; экономически она связана с Россией, настороженность перед Западом тоже имеет место быть. Даже если Минск решит прекратить опыт с Союзным государством, ничего страшного в этом я не вижу: главные его преимущества, ценные в 2000–е годы, сегодня закреплены в договоре о Евразийском союзе. Политические же процессы в Белоруссии также вряд ли отразятся на России — как не проникли в нее майданные тенденции ни в 2005–м, ни в 2014–м.
На мой взгляд, главным вопросом, который Белоруссия сегодня поставила перед Россией, является вопрос о нашей идентичности. У нас часто говорят, что украинцы и белорусы составляют часть единого "русского народа" — и происходящее в Минске заставляет вспомнить анекдот про трусы и крестик. Кремлевским идеологам пора определиться: если Россия не подвержена никаким демократическим волнениям, которые затронули уже всех вокруг, то русские, вероятно, один народ, а украинцы и белорусы — другие.
Если утверждать обратное — тогда логично ждать распространения "деструктивных процессов" на Россию, чего никто не хочет. Поэтому главным последствием белорусской "революции в отдельно взятой стране" я считаю окончательный крах доктрины "Русского мира". Ну и что с того, что в Белоруссии все говорят по–русски? В Австрии все говорят по–немецки, только вот аншлюс ее Германией не пошел никому на пользу.
Поэтому, мне кажется, сегодня о политической интеграции постсоветского пространства можно окончательно забыть — что хорошо: может быть, наконец российское руководство обратит внимание на собственную страну и собственный народ, у которых тоже достаточно проблем. Это было бы, на мой взгляд, самым важным и хорошим последствием жаркого белорусского августа.
