Михаил Пиотровский: "Выставки подобны спецоперации"

Михаил Борисович, в 2025 году в Государственном Эрмитаже планируется масштабная выставочная программа. На какие эксперименты сейчас идёт Эрмитаж в поиске новых форм?

— Выставки — это серьёзная и важная вещь в сегодняшнее время. Эрмитаж старается, как и 30 лет назад, когда был аналогичный кризис, делать некие эталонные выставки, выставки разного типа, но чтобы они соответствовали моменту. При этом есть ещё один важный тезис — выставки не являются обязательной частью нашей деятельности. У любого музея есть пять миссий: собирать, хранить, реставрировать, изучать и показывать. Вот как раз демонстрация и анализ того, что собрано, является главной задачей; коллекции делаются доступными. Одновременно мы ищем правильный стиль представления экспонатов с учётом сегодняшней геополитической и психологической ситуации. С одной стороны, сегодня не время делать их очень пышными, с другой — нам нужно постоянно держать академическую марку, не делать их развлекательными, потому что развлекаться сейчас тоже не время.

Есть очень серьёзный запрос на то, что называется патриотизмом. Эрмитажные выставки и сам музей в целом являются некой матрицей трёх вещей — чувства собственного исторического достоинства, любви к Родине, гордости Родиной. У нас есть Галерея 1812 года — и не надо ничего объяснять: люди приходят, смотрят, здесь проходят церемонии, вручения наград. Вторая вещь, которая необходима именно сегодня, когда люди не всегда понимают, что хорошо, а что плохо, — это вкус. Эрмитаж как раз воспитывает его. С одной стороны, это дворец, роскошь. С другой — это великое искусство. И третья вещь — такой музей, как Эрмитаж, это наше конкурентное преимущество в мире. Таких музеев несколько — Эрмитаж, Лувр и Метрополитен. И хотя мы с ними сейчас не дружим, всё равно мы должны делать такие выставки, которые делали бы совместно с ними. Сейчас нужно нащупывать пути, как и что правильно. А правильно — это сдержанно, элегантно, воспитание чувств должно идти не напрямую, не в лоб.

Вы как-то отмечали, что современный музей — это "нечто среднее между храмом и Диснейлендом". В чём сегодня человек нуждается больше — в вере в идеальный мир или в сиюминутном удов­летворении потребностей?

— Мультимедийность начала выходить из моды, и это хорошо. В определённый момент произошёл некий сбой и люди перестали понимать разницу между музеем и, условно говоря, кинотеатром. Но потом эти экраны в музеях всем надоели, вся эта мультимедийность затеняет ту энергию, которая должна содержаться в подлинной вещи. Тем более что сейчас делать что-то мощно мультимедийное — это огромные деньги, всё нужно везти из-за границы. В наше время принципиально важно обходиться более строгими формами.

Есть ли планы или хотя бы идеи по созданию новых филиалов Эрмитажа в нашем городе?

— Пока у нас нет планов открывать новые филиалы Эрмитажа в Петербурге. Музейная жизнь в городе и так насыщенная: создаются разные центры с музейной и выставочной активностью. Сейчас нет необходимости брать что-то под крыло, чтобы спасти. Мы сосредоточены на текущих проектах.

Например, в Старой Деревне строится большая биб­лиотека, уже готово 13 этажей. Она будет светлой — в современных библиотеках важно много стекла. Сейчас решаем, насколько она станет ещё и выставочным пространством. Подобный подход уже применён в биб­лиотеке в Катаре, спроектированной тем же Ремом Колхасом.

Расскажите о ситуации с реставрацией здания Биржи. Известно, что Эрмитаж в первую очередь уделит внимание Залу русской славы. Также там разместятся экспозиции, посвящённые истории российской гвардии и российской и мировой геральдики. Могли бы рассказать подробнее, что это будут за экспозиции?

— Мы спасли Биржу, но денег на продолжение работ не получили. Теперь заказчиком стал Минкульт, а руководителем проекта назначили Владимира Кехмана. Строить будут они, а мы со своей стороны разработали концепцию, которую теперь начнём воплощать в жизнь. Там будет Зал русской славы и побед, это будет зал батальных картин. У Эрмитажа потрясающая коллекция таких работ. Я с детства помню выставку "Швейцарский поход Суворова" в Гербовом зале — громадные картины русской армии в Швейцарии и Италии. Это было впечатляюще. Сейчас эти работы не показываются, но они займут своё место в новом зале. Там же будут трофейные знамёна и знамёна гвардейских полков. И там будут проходить разные церемонии. Сейчас, кстати говоря, обсуждается вопрос о создании специальных залов памяти Александра Нев­ского, главный памятник которому перенесён в Благовещенскую церковь Александро-Невской лавры.

Кроме того, будет Галерея русской гвардии. Там мы покажем мундир Петра I, в котором он был при Полтаве, шляпу Фридриха Великого, потерянную в бою, и многое другое. Важна точность в подаче, чтобы воспитывать чувство гордости. Также запланирована экспозиция символики и геральдики — уникальная коллекция мировых и отечественных наград. Всё должно быть выполнено академично, красиво, без вульгарности. Патриотизм — тонкая вещь: его чутко чувствуют и те, кто воюет, и дети. Вообще Петербург — единственный в мире город с таким созвездием военных музеев: Военно-морской, Артиллерийский, Военно-медицинский. Это создаёт нашу неповторимую атмосферу.

Вы работаете с китайскими институциями, в 2025 году планируется провести две выставки в Омане. По каким принципам готовятся концепции выставок в других странах? Какие есть ещё планы в этом направлении?

— Нужно что-то делать вместе, а не просто привезти свою выставку и похвастаться.

Нам важнее, как мы строим отношения с другими странами в целом. Эти отношения должны быть двусторонними. Вот с Китаем — со всеми основными музеями у нас есть договорённость об обмене специалистами, чтобы готовить совместные издания коллекций, их и наших. У нас хранятся настенные росписи из буддийских монастырей на Шёлковом пути, которые были вывезены и спасены нашими экспедициями в Центральной Азии ещё до революции. Вещь деликатная, но мы ведём откровенный разговор, что да, они были вывезены, но были спасены. Дальше мы их вместе издаём.

Важнейшая вещь — делать рассказ о Китае вместе. Это важно для того, чтобы мы по-новому рассказывали, что такое Китай. Я всё время напоминаю, что это цивилизация, которая пользуется иероглифами. Мы пользуемся буквами. Это принципиальная разница, это меняет всё. Мы должны научиться понимать, что делают они, так же как и они должны научиться понимать, что делаем мы. Соответственно, мы вместе делаем выставки. Например, посвящённые династии Цинь. Это примерно XIX век, одновременно с Романовыми. У нас есть коллекция подарков русским царям, а китайцы покажут, как выглядел их императорский двор.

Помимо Китая мы сотрудничаем с Ближним Востоком, у нас будет несколько выставок в Омане. Как известно, Оман — страна в арабском мире особая. Она всегда была самой открытой. У нас есть зал их Нацио­нального музея в Главном штабе. Точно так же у нас был зал Эрмитажа в Омане, который вызывал очень большой ажиотаж и возмущение послов недружественных западных стран — с какой стати у них здесь российский музей? Вот что такое музейная дипломатия! Когда я говорю, что выставки подобны спецоперации в терминологическом смысле этого слова, то все возмущаются. Но на самом деле в каждой серьёзной выставке сочетаются элементы тонкого планирования, дипломатии, неожиданности, "сюрпризы", порой — шок.

Выставки готовят без лишнего шума; страховки и маршруты перевозок не подлежат разглашению. Это штучное проявление "мягкой силы искусства". Блестящий пример — 10 лет назад одна из знаменитых скульптур Парфенона, хранящаяся в Британском музее, неожиданно для публики оказалась на выставке в Эрмитаже. Знаменитые выставки о Щукине и Морозове в Париже тоже содержали, как, впрочем, и все выставки, элементы просчитанного риска. Просчитан он благодаря большому опыту был правильно.

Мы работаем над проектами в Саудовской Аравии, реставрировали Пальмиру. В Сербии прошли Дни Эрмитажа, и мы готовим следующие. Сложности, конечно, есть. Вывоз экспонатов сильно ограничен, поэтому на зарубежных выставках приходится компенсировать это мультимедийными материалами. Но главное — продолжать развивать культуру через сотрудничество.

Вы не только директор Эрмитажа, но и декан восточного факультета СПбГУ. Как вы можете описать портрет студента вашего факультета? Каков процент иностранцев, из каких стран эти люди?

— Восточный факультет всегда был тесно связан с Эрмитажем. Иосиф Абгарович Орбели был его деканом, Борис Борисович Пиотровский — заведующим кафедрой, так что это по-настоящему родное место. Сейчас там учатся замечательные ребята, и особенно приятно видеть много девушек — их даже больше, чем, возможно, нужно. Когда я сам учился на восточном факультете, мы были идеологически военным учреждением и женского пола почти не было, всех готовили при необходимости быть военными переводчиками. Сейчас студенты отличные, и учатся они хорошо.

Факультет занимается не только обучением, но и важными стратегическими задачами. Например, у нас есть исламская программа, которая соединяет светское и религиозное образование, преодолевая сложные противоречия. Это требует доброй воли обеих сторон, и всё же у нас это получается. Среди студентов много иностранцев, около 11%. Это представители стран СНГ, бывшего СССР и других, например Конго, Ирана, Турции. Обучение вырабатывает умение понимать, что мир состоит из разных культур, из разных народов и все они должны жить вместе, а мы даём ключ к этому взаимопониманию.

У итальянского мыслителя Джамбаттисты Вико была идеалистическая теория исторического круговорота, согласно которой человеческое общество проходит три основных этапа развития: божеский, героический и человеческий. После достижения вершины развития и совершения очередного витка, по мнению Вико, начинается распад общества и человеческая история опять возвращается к начальной стадии. На ваш взгляд, нет ли ощущения, что сегодня при всей силе технического прогресса мы вновь погружаемся в средневековье?

— Средневековье было замечательным временем, временем высочайшей духовности в ущерб всему остальному. И у нас сейчас не упадок, а происходит очень сложный переход. Ситуации меняются, мы собираемся поменять весь мир — и морально, и физически. В целом в культуре я вижу примерно то же самое, что было, когда у нас начиналась перестройка. Нужно было найти правильный путь. И теперь тоже нам нужно понять, как не потерять то, что было, потому что это очень важно.

В музейной сфере в своё время, в 1990-е, мы взяли от Запада очень много, благодаря этому вышли из экономических кризисов, ничего за это не отдав. Мы делали выставки и у нас, и у них. И всплывал иногда такой крохоборский подход — зачем мы им показываем наши ценности, нашу культуру? А ведь мы как раз навязывали и рассказывали, какая великая страна Россия. Мы очень много получили, устанавливали связи с музеями, создавали совместный продукт, который был полезным для России и подчёркивал её значение. Так что мы очень много взяли у Запада, но своя идеология у нас как была, так и есть. Потому что у нас есть история, у нас работает эта матрица патриотизма.

Очень важная сейчас вещь — как построить суверенитет культуры. Культуры суверенные, но они — часть мировой культуры. Нашу культуру нельзя отменить не потому, что она хорошая, а потому, что она давно стала частью мировой культуры и люди без неё не могут жить. И сейчас мы заново придумываем эту систему, правила игры, взаимодействия разных культур. И сотрудничество с Китаем, Ближним Востоком — это не совсем то же самое, что мы делали с Францией или Италией. Но мы вместе работаем, чтобы построить новую схему. Да, сейчас все в кризисе, но можно считать, что это кризис роста, кризис перемен, и этим надо пользоваться. Тем более что мы уже один раз через кризис проходили.

Как в тяжёлые времена человеку может помочь искусство?

— Пандемия и другие переходные моменты заставили меня резко изменить мнение о терапевтической роли искусства. Я всегда говорил, что у нас философия, воспитание, наука… Но на самом деле выяснилось, что искусство способно залечивать раны, променад по музею помогает людям. И искусство, представленное в музеях, ещё и учит. Учит тому, что мир — разнообразный, что в истории всё было, всё менялось. И что на самом деле у вещей есть много смыслов — плохих, хороших, но они все глубокие. Эта многослойность — то, чему мы всегда стараемся учить. Когда человек понимает всю сложность, ему становится, во-первых, интереснее, а во–вторых, веселее и легче. То же самое — когда ты понимаешь, что у тебя не просто болит сегодня голова, а болит из-за того, что буря на солнце.