Почему 84% россиян так часто появляются в результатах соцопросов на острые для общества темы

84% россиян, которые (согласно опросам ведущих социологических компаний страны) в 2014 году одобряли запрет импортных продуктов, поддерживали действия российской власти, были удовлетворены системой российского образования, одобряли вхождение Крыма в состав РФ, поддерживали отмену моратория на смертную казнь и т. д. и т. п., уже стали притчей во языцех. Мнений на счет постоянства этой цифры высказано немало. Одни убеждены, что она таки отражает реальные настроения россиян, другие ужасаются нравам большинства и сомневаются в адекватности опросов, третьи утверждают, что все это голая пропаганда. 84% вселяют уверенность в одних и пугают других своей массовостью. Все–таки речь идет о 122 млн человек из 146,1 млн, которые приводит официальная статистика. А это сила.

Откуда берутся цифры

Разумеется, пресловутые 84% — это не буквально 122 млн человек. Строго говоря, 84% — это 1344 человека из опрошенных 1,6 тыс. (такова численная выборка многих всероссийских опросов). Географически опрос охватывает 130 городов и поселков. Согласно, например, методике "Левада–центра", в Петербурге опрашивается 51 человек, во Владивостоке — семь. В других городах и поселках на вопросы исследователей отвечают от восьми до 15 человек. В масштабах страны 1,6 тыс. человек — это 0,01% населения. Достаточно ли их, чтобы говорить от лица всех? Социологи уверяют, что достаточно. "Социолог воспринимает мир через типичность, — говорит Лариса Паутова. — То есть человек для социолога не уникален, он типичен. Под каждое суждение, мнение, оценку можно подвести группу людей, которые разделяют такое же мнение или оценку. Даже если респондент очень оригинален в ответах и, например, на вопрос, чувствует ли он себя свободным, отвечает, что свободным он себя ощущает только после 18:00, у него тоже есть своя типичная группа". По ее словам, 1,6 тыс. респондентов, как у ВЦИОМ, или 1,5 тыс., как у ФОМ, достаточно, чтобы воспроизвести модель общества по полу, возрасту, образованию и месту жительства. Собственно, соблюдение этих параметров и делает выборку, по словам социологов, репрезентативной. То есть, как говорит Лариса, если представить всю страну настоящим самолетом, то выборка — это маленькая модель, которую строят социологи. Чтобы быть адекватной большому самолету, модель должна воспроизвести все его пропорции и особенности строения. Сегодня для общероссийских опросов репрезентативная, то есть адекватная, выборка — это та, в которой соблюдены пропорции мужчин и женщин, возрастных категорий, групп с разным уровнем образования, регионов, населенных пунктов разного типа и размера. "Как построить модель самолета — искусство, так и построить выборку так, чтобы она была адекватна тому, если бы опросили всех, — тоже искусство, — считает Лариса Паутова. — Искусство не в том, сколько людей опросить (хотя это важно), а в том, как правильно их выбрать". По словам Юлии Баскаковой, руководителя проектов Управления социально–политических исследований ВЦИОМ, во всероссийском опросе люди выбираются случайным образом или по квотам (то есть, например, определяется, скольких женщин и мужчин какого возраста нужно опросить).

"Насколько корректно люди были отобраны для опроса — очень важно, — подтверждает бывший топ–менеджер одной крупной российской исследовательской компании, пожелавший поделиться своим опытом на условиях анонимности. — В свое время был известный скандал с пиплметрами (электронное устройство, подсоединяемое к телевизору и предназначенное для сбора сведений об аудитории программ. — Ред.). Это спецоборудование, как выяснялось несколько раз, исследователи ставили просто знакомым, то есть на основаниях, не связанных с исследованием. Хотя понять исследователей можно: оборудование дорогое, к тому же знакомых легче уговорить принять участие, чем людей с улицы".

Когда выборка создана, социологи дают задание полевым исследователям, которые, как говорит заведующая кафедрой социологии НИУ ВШЭ в Петербурге, доктор социологических наук Елена Омельченко, ножками идут по заранее разработанному маршруту, посещая, например, каждую 10–ю квартиру в поисках людей, либо попадающих под заданные параметры (квоты), либо соответствующих какому–то случайному признаку. По словам Юлии Баскаковой, обычно опрашивают людей по месту жительства, а не по телефону: "Телефонный опрос всероссийского масштаба организовать сложнее, чем обойти квартиры. Чтобы составить хорошую выборку для всероссийского телефонного опроса, которая будет учитывать все параметры, нужны полные базы всех телефонных номеров страны, которых нет".

На самом деле провести опрос по месту жительства тоже непросто. "Жизнь поменялась, — поясняет Лариса Паутова. — Когда нынешние социологические компании начинали свою деятельность в 1980–1990–х годах, структура населения, городов и поселений, образ жизни были одни, сегодня — другие. Те технологии, которые были раньше, сейчас требуют уточнения, новые технологии — тестирования и проверки. Опросы по месту жительства сегодня проходят с существенными проблемами. Попасть в квартиру сложно: домофоны, консьержи. Некоторых людей вообще сложно застать дома: они много работают. Самые мобильные — люди среднего возраста: их сложно найти дома не только в будни, но и в выходные дни — они активно отдыхают. Поэтому социологи переходят на телефонные опросы, опросы в Интернете. А в Интернете легко доступны одни (например, молодежь) и практически недоступны другие (пенсионеры, жители сел) группы". Значит ли это, что опрашивают одних и тех же? Социологи уверяют, что так не должно быть. По их словам, есть ограничения по частоте опросов одних и тех же людей. "Маршрут, по которому идет интервьюер, каждый раз формируется заново", — добавляет Юлия Баскакова.

Бывают ли подтасовки на первичном сборе информации? "Бывают, — говорит анонимный источник. — Как часто, не могу сказать. В моей практике был такой случай. Интервьюер принесла анкеты, которые вызвали подозрение тем, что ответы во всех кардинально отличались от анкет всех остальных. Провели проверку: обзвонили по указанным телефонам. Выяснилось, что кто–то и не знает про опрос. Все анкеты этого интервьюера уничтожили. Но такие истории, конечно, редкость, а не правило. Исследователи все–таки проверяют своих интервьюеров".

"Контроль — это обязательное условие всех опросов, — говорит Елена Омельченко. — Стандартно проверяется каждая 10–я анкета каждого интервьюера". В регионах, по ее словам, помимо основной группы работает и контрольная, которая получает анкеты первой группы и выборочно идет по их стопам.

Зона уязвимости

Но, несмотря на предпринимаемые социологами меры, есть в технологиях свои зоны уязвимости. "Зачастую вопрос может быть так сформулирован, что предполагает заранее предусмотренный ответ. Либо опрашивают людей там, где ответ предопределен, — рассказывает аноним, бывший топ–менеджер. — Это как если слушателей "Эха Москвы" спросить, любят ли они Путина, а затем экстраполировать эти результаты на всех россиян. Или спросить то же самое у пенсионеров — 90% скажут, что любят, — и тоже сделать вывод, что это отражает настроение всех россиян. Если так делают, то делают это сознательно".

Можно манипулировать и вполне адекватными данными. "Размер выборки, то есть число респондентов, зависит от того, насколько точные данные нужно получить в результате, — говорит он. — Потому что чем меньше людей опрошено, тем выше вероятность неточности. Это называется погрешность. В учебниках по статистике есть даже такая специальная табличка для расчетов — какому числу опрошенных какая погрешность соответствует. Ну, например, вы решили выяснить, сколько процентов россиян любит яблоки — с учетом допустимой для всей совокупности россиян погрешности 3,2%. Для этого вам нужно опросить 1,6 тыс. человек. Опросили и узнали, что 80% любят, а 20% — нет. Это значит, что ответ "любят" находится в диапазоне от 77 до 83% (то есть плюс–минус 3,2%), а "не любят" — от 17 до 23%. Но если вы опросите меньше 1 тыс. человек, то диапазон неточности настолько увеличится, что исследовательский смысл в этом опросе вообще исчезнет. И здесь есть один подвох. Вы решили в своем корректно проведенном опросе указать, сколько при этом петербуржцев любят яблоки. Это уже будет манипуляция. Потому что, чтобы сделать такой вывод по Петербургу, вы должны опросить столько же людей, сколько опросили по всей стране, а не делать вывод, исходя из опроса 50 человек, потому что погрешность будет зашкаливающей. А ведь так нередко и бывает: опросили общероссийскую выборку, а потом из нее же приводят данные по городам".

О возможности просто нарисовать цифры анонимный эксперт говорит так: "Зачем рисовать? Достаточно опросить целевую или нецелевую аудиторию в зависимости от нужного результата. Вроде обмана никакого нет, просто такая выборка. Конечно, есть заказчики, которые приходят за определенными результатами. Как этот вопрос решают компании сегодня? Не знаю. Но опытные и профессиональные фирмы не будут рисковать репутацией. Оно того не стоит".

Время и место — еще одно слабое место опросов. "Когда соцопросы проводятся в закрытых, кризисных или тем более военных ситуациях, это считается деформированным мнением, — поясняет Елена Омельченко. — Люди, находящиеся под давлением информационной войны либо в ситуации глубокого напряжения или агрессии, которые сегодня особенно быстро распространяются в нашем обществе на фоне военных действий, борьбы с пятой колонной, повышенной патриотической планки, склонны говорить то, чего от них ждут. Все–таки социологические опросы — это инструмент, который максимально раскрывается и показывает свои преимущества в открытом демократическом государстве, где действительно существует свобода слова и есть право на высказывание без опасения за последствия. Где это не просто декларируется, а существует практика, которая подтверждает, что свободное мнение не влечет за собой никаких санкций".

Конечно, в истории с 84% прежде всего удивляет то, что это большинство заявляет о себе только в соцопросах, никак не проявляясь в реальности, в отличие от меньшинства. "Это потому, — отвечает Лариса Паутова, — что меньшинство — интеллектуальное, оно активное, критично настроенное, эмоциональное. Этим людям необходимо солидаризироваться, то есть найти таких же, как они. Именно это делает меньшинство заметным. А большинство — спокойное, менее однородное, ему сплоченность для подтверждения его мнения не так нужна — большинство и так уверено в своей правоте, потому что каждый день получает подтверждение из СМИ. Плюс, конечно, мы понимаем, что в этих 84%, кроме ядра, которое так действительно думает, есть и те, кто отвечает по инерции. Есть так называемая спираль молчания — когда люди произносят социально одобряемые ответы". "Атмосфера, царящая сегодня в обществе, мешает людям раскрыться или по крайней мере лишает их пространства для своего мнения, — добавляет Елена Омельченко. — Давление мнения большинства или представленных как большинство оказывается всеобщим. Это очень тяжело. Люди скажут скорее то, чего от них ждут, чем то, что они думают. Это может не то чтобы вообще не соответствовать действительности, но соответствовать лишь частично, не раскрывая ни мотивов, ни причин, ни реальности этого выбора. И один из основных вопросов — открытый: люди склонны отвечать на кризисные темы ожидаемым от них образом, но это не означает, что они так же поведут себя в случае реального выбора. Практика и слова — не одно и то же".

Отношения обычных людей и социологов всегда были сложными. "Люди относятся к данным с подозрением просто потому, что им непонятно, как можно опросить 1,5–2 тыс. человек и сказать, что так думают все, ведь лично их не спросили. Да и вообще люди не любят, когда их считают, — говорит Лариса Паутова. — Если говорить о пресловутых 84%, то это большинство было и раньше (это классическое распределение Парето — 80% на 20%). Раньше на него не обращали столь пристального внимания. Социологи знали, что есть темы, по которым среди населения доминирует одна конкретная установка: люди в большинстве своем подозрительно относятся к гомосексуалистам, враждебно настроены к мигрантам, у многих схожие страхи, предубеждения. Все это было. Но, когда все это сегодня соединилось в одну информационную линию, когда на этом стали строить политическую риторику, когда эти цифры превратились в политическую повестку дня, вот тут социологам досталось: все цифры выдуманные, все неправда и т. п.".

"Только ленивый не писал про "среднюю температуру по больнице", говоря о соцопросах. Конечно, это грубое упрощение, от которого недалеко до утверждения, что мнением населения можно и не интересоваться. Думаю, основная уязвимость данных не в опросах, а в том, как интерпретируются эти данные: всегда есть соблазн забыть про разнообразие и сосредоточиться на большинстве, приняв его за мнение всех россиян", — говорит Юлия Баскакова.

Не верю!

Еще в начале разговора о социологических опросах Елена Омельченко предложила определиться с понятиями. По ее мнению, в истории с 84% речь идет все–таки не о социологических опросах, а о полстерских. "Полстерские опросы — это мнение, снятое здесь и сейчас, — уточняет Лариса Паутова. — Их задача — снять поверхностный слой информации, когда респондент отвечает и про политику, и про экономику, и про потребительское поведение. Социологический опрос — более глубокое исследование, подразумевающее погружение в нюансы конкретной темы. К примеру, в полстерском опросе достаточно узнать ответы на вопрос: "Какие фрукты вам нравятся?" или "Предпочитаете ли вы яблоки или апельсины?". А вот почему вы любите то и не любите другое, когда и почему у вас эта установка сформировалась, когда и как часто вы покупаете любимые фрукты — это в подобных опросах изучается редко. Многие опросы, результаты которых размещены в открытом доступе на сайтах социологических компаний, как раз не погружаются в нюансы, а снимают поверхностный слой". "Между методологией опросов, исследующих фундаментальные изменения в мировоззрении, ценностных представлениях и поведенческих моделях людей, и методами поверхностных опросов есть разница, — добавляет директор Европейского социального исследования, старший научный сотрудник City University London Рори Фицджеральд. — Соответственно, она есть и в результатах. Это важно понимать. Именно поэтому важна интерпретация данных. Неправильное толкование цифр приводит к запутыванию. И тогда социологические опросы из зеркала общества превращаются в кривое зеркало, становятся формой давления на это общество".

Просто опубликовать цифру, без аналитики, без ее профессиональной интерпретации, по словам Елены Омельченко, в корне неправильно. "Покажут цифру — 84% россиян, которые за или против, — и все. Это непрофессиональная подача данных, потому что сразу возникает вопрос: кто эти 84%? Наверняка есть распределение: это в основном пенсионеры или молодежь? Безработные или работающие? Специалисты или рабочие? Какая территория дала более высокую цифру, которая — меньшую? Новые это территории или нет? Именно эти вещи дают ключ к пониманию".

"Сами по себе 84% — просто цифра. Чтобы она заговорила, нужна интерпретация, — соглашается с коллегами Лариса Паутова. — Социологические данные становятся частью манипуляции из–за того, что нет профессиональной интерпретации цифр. Хотя здесь какой–то замкнутый круг: из–за низкого доверия к работе социологов в обществе их объяснениям тоже не верят, что бы они ни говорили".

Но, возможно, уточняет она, дело не только в интерпретации. "Возможно, опросы, работающие на больших группах, как способ адекватного отображения настроений и мыслей людей для нынешнего состояния общества — слишком грубый инструмент, — размышляет она. — Когда социологическая машина в 1990–е годы настраивалась, мы жили в другом обществе, с другими настроениями. Соцопросы давали более–менее точную картину. Сейчас, возможно, общество переживает другую, очень турбулентную и мифологизированную стадию. Мы можем только догадываться, что происходит в головах людей в сложной политической ситуации. А если люди врут, если они не определились, если не знают ответа? Показательным для меня стало сравнение недавних опросов ФОМ и "Левада–центра" на тему "Что думают россияне о своей стране". В ответах соединилось несоединимое: люди считают страну уважаемой в мире, но одновременно страной, к которой относятся плохо и враждебно. Для меня это загадка. Я не исключаю, что нынешние социологические технологии не могут уловить очень важные нюансы. Может, одних опросов недостаточно, нужны еще и личные интервью, фокус–группы, наблюдения. Мы ищем".